На службе зла. Вызываю огонь на себя

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— Сталин вас и в семнадцатом недолюбливал. Нет, прямое воздействие невозможно ни на одного из них. Можно лишь создавать условия, подталкивать в нужном направлении.

— Значит, у вас уже есть сценарий запуска Второй мировой войны, — вздохнул Никольский. — И он непременно должен быть завязан на Польшу.

— Естественно. Она — неприятный буфер между наци и коммунистами. Но соглашение Польши с Англией подписано на уровне генералитета. Надо, чтобы его ратифицировал британский парламент. Тогда при нападении на поляков англичане будут втянуты в войну автоматически. Пока нужно накручивать Гитлера, что захват коридора на побережье Балтики — жизненная необходимость, а бритиши воспримут аннексию части польской территории

так же молчаливо, как расчленение Чехословакии, целостность которой они гарантировали. И удерживать от начала войны до ратификации.

— Подбрасыванием правильной дезинформации через русские эмигрантские круги.

— Не только, уважаемый Владимир Павлович. С московскими гэбистами давно связи нет?

— Вскоре после ареста Генриха Ягоды. Ежов вырезал основную внешнюю разведсеть.

— Значит, придется искать контакт с Судоплатовым и Берией. Они пытаются вновь наладить агентурную работу.

— Даже не знаю. Наш белоэмигрантский центр пытался забрасывать агентов в СССР. Там такая шпиономания, что гребут всех мало-мальски подозрительных. На одного реального шпиона приходится девяносто девять непричастных, получивших пятьдесят седьмую статью. Но и шпионов повывели. Остались лишь те, у кого дипломатические паспорта.

— Дипломатический паспорт я вам сделаю. Болгарский, естественно. По легенде будете своим сыном, Владимиром Владимировичем Никольским. Иначе ваша моложавость покажется подозрительной.

— Чтобы через этот канал сливать дезу?

— Не только. Добавьте сведения о немецких технологиях. К сожалению, производственно-техническая база СССР не позволит использовать большинство из них. Главное — поколебать неправдоподобно миролюбивое настроение Сталина. Только что он с трибуны XVIII съезда прямым текстом предупредил Гитлера, что его обманом толкают к войне с Советским Союзом, которую тот не желает. Понятно, кремлевскому вождю тоже хочется перевооружить армию и не встревать в разные конфликты ранее 1941-го или 1942 года. Но Германия усиливается намного быстрее! Сейчас Красная Армия объективно крепче, а через два года я за это не поручусь. Если Гитлер умерит захватнические аппетиты, нормально интегрирует в экономику рейха уже захапанное и продолжит перевооружение до сорок третьего года, то — капут. Соединенных усилий Франции, Британии, США и СССР может не хватить на его усмирение.

— Давайте ликвидируем его.

— Ни в коем случае! Он — единственный, кто может бросить Германию в бой на превосходящего врага. Гитлер — маньяк, хоть и гениальный. Даже с мелкой армией он способен натворить дел. А с армией образца сорок третьего каждый германский ефрейтор победит Клаузевица. Через пять лет и без гитлеровской харизмы найдутся вожди, способные начать победную войну. Сейчас без психа в кресле рейхсканцлера война не начнется.

— Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно, — Никольский машинально воспроизвел любимую цитату из трудов прусского полководца.

— Но приходится. К месту другое его изречение: «Война — неотъемлемая часть конкуренции, такой же борьбы человеческих интересов и поступков». В рамки мирного сосуществования германская борьба больше не вписывается. Оставим великих покойников и переходим к конкретным планам. Недели через три готовьтесь в Москву в составе болгарской дипмиссии. На западном направлении ищите возможности информационного воздействия на окружение Гитлера.

— Это — броуновские молекулы. Нужно какое-то радикальное воздействие, чтобы решительно подвигнуть нацистов на не выгодную им войну.

— Надо придумывать, Владимир Павлович. Никуда не денемся. В марте 1939 года межвоенный период закончился. Началось предвоенное время. Не вмешайся мы — бойня все равно начнется. Так давайте же направим ее в наименее кровавое русло.

Перед западными операциями пришлось съездить в Россию.

Диктаторы

органически склонны к архитектурному гигантизму, размышлял Никольский в автомобиле, шуршащем шинами по Москве от Брянского, ныне Киевского вокзала к «Националю». Даже в столице, не говоря о провинции, категорически не хватало жилья. Страшные перенаселенные бараки на окраинах давали кров десяткам, если не сотням тысяч москвичей. Но доступное жилье — не проблема, коли судить европейскими мерками. Решение квартирного вопроса не создаст вождю славу на века. А сталинские высотки, разукрашенные лепниной, колоннадами, фигурками рабочих-колхозниц и звездчатыми шпилями, явно переживут владыку на столетия, прославляя его громкое имя.

Но в целом Москва производила куда более благоприятное впечатление, нежели в 1923 году. В центре исчез гужевой транспорт, сплошь автомобили, автобусы, троллейбусы, трамваи, хотя по сравнению с европейскими городами машин мало. Улицы сияли чистотой — их выдраили к 22 апреля, очередной годовщине со дня рождения Ульянова-Ленина, и, так получилось, к приезду его убийцы.

Никольский был наслышан о помпе, с которой встречали иностранные делегации после Гражданской войны. Сейчас, когда Советский Союз окреп, европейцы и американцы зачастили в Москву. Поэтому прием был вежливым, но куда более скромным, чем в былые времена.

После долгих переговоров с Анастасом Микояном в Наркомате внешней торговли болгарскую делегацию накормили торжественным обедом, а потом повезли впечатляться успехами коммунистической экономики на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, что на Ярославском шоссе.

Никольский постоянно вычислял многочисленных «товарищей в штатском», сновавших вокруг иностранцев, но не мог улучить момента, чтобы завести приватный разговор. Лишь в одном из павильонов выставки он случайно обнаружил молодого парня с тремя квадратами на малиновой петлице гимнастерки, что-то важно объясняющего молодой спутнице. Не слишком разбираясь в знаках различия ГБ, дипломат сунул много раз сложенную записку в руку чекиста, заговорщицки шепнул «прочтите» и неторопливо влился в ряды болгар. Оставалось ждать: офицер с испорченным свиданием сам отправит сообщение куда надо, или его тут же возьмут в оборот топтуны наружного наблюдения контрразведки. Одна проблема: бумажка первоначально попадет к «контрикам», а ему нужен Иностранный отдел, служба внешней разведки.

За Никольским пришли в лучших традициях — в полпервого ночи, когда остальные члены делегации давно спали.

— Владимир Боев? Пройдемте с нами.

Черная «эмка» доставила приглашенного (или задержанного?) болгарского подданного с Тверской на Лубянку. Ехать оказалось недалеко. В центре Москвы, ближе к Кремлю, изменений было меньше, если, конечно, не считать переименований. Большевики, успевшие умереть своей смертью, естественной по версии ГБ, а не расстрелянные как враги народа, давали улицам и площадям свои имена. Тверская стала улицей Горького, Лубянка превратилась в площадь Дзержинского. Интересно, почему Кремль не превратился во что-нибудь ленинское, подумал Никольский, когда машина миновала ворота и очутилась во внутреннем дворе. Кстати, мертвые большевики давно кончились, даже использованные много раз. Города, веси, улицы и заводы получали имена поныне здравствующих партийных фюреров, которым хотелось при жизни урвать кусок посмертных почестей.

Капитан госбезопасности Ершов, мрачный мордоворот самой рабоче-крестьянской наружности, явно был не из иностранного отдела, как и лейтенант, а также пристроившийся в углу за печатной машинкой сержант.

— Здравствуйте, господин Боев. С какой целью вы прибыли в Советский Союз?

Еще не было яркой настольной лампы в лицо, угроз, первых пробных ударов. Но сама манера общения гэбэшников соответствовала атмосфере допроса, а не доверительной беседы с лицом, добровольно предложившим сотрудничество.