На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей
Шрифт:
Фары уже, освещали взлетную полосу. На середине бетонной полосы уже вертелся пропеллер небольшого самолета — из тех, с которых распыляют гербициды.
Самолет заправляли бензином — предстоял «дальний полет, может быть, самый дальний полет этого самолета.
Нодар Думбадзе
Хазарула
Помню, в четырнадцать лет впервые заговорил я с деревом. Самому-то дереву давно уж перевалило за шестьдесят, точь-в-точь как моей бабушке. Это была яблоня, и звали ее Хазарула.
Бабушка каждую зиму привозила яблоки Хазарулы в Тбилиси.
— Держи-ка, нена [2] , гостинец от Хазарулы с нашего двора. Она хоть и сморщилась вся — сущая Датино, алмасхановская кривляка, — зато с утра натощак лучше ее яблочка нет ничего. Ешь, золотце, и пусть все твои беды уйдут со мною в могилу…
2
Нена — (здесь) ласковое обращение к ребенку в западной Грузии.
Яблоки были и впрямь очень вкусные.
Когда началась война, я переехал в деревню, к бабушке, и здесь уже лично познакомился с Хазарулой. Яблоня высилась прямо над марани [3] — душистая, кое-где изъеденная червями и тронутая сухоткой, но все еще гордая, красивая и сильная, широко разметавшая свои тенистые руки. На ней красовались черпаки, горшки и кувшины — побольше и поменьше; но, увы, я узнал, наша Хазарула не цвела, как когда-то, и не принесла плодов.
3
Марани — погреб.
Однажды, ранней весной сорок второго года, бабушка разбудила меня чуть свет. В руке она держала блестящий, острый, как бритва, топор.
— Ты что это, бабушка, — нарочно запричитал я, — хочешь меня погубить?
И спрятался под одеяло.
— А ну, не валяй дурака! — в сердцах вскричала бабушка. — Вставай, покуда я за ухо не стащила тебя с тахты… Встань и займись делом…
— Какие-такие дела у тебя на рассвете?! — возмутился я. — Что задумала, женщина?
— Пусть-ка почувствует мужскую руку, а то уж меня и в грош не ставит, — нахмурясь, пробормотала она.
— Бабушка, ты это о ком — о Гитлере или о нашем бригадире?
— Ишь ты, мутруки [4] упрямый! Ты мне свои шуточки брось, слышишь?
— Встаю, бабуля, встаю. Объясни только, о ком речь? — отвечал я и стал одеваться.
— О ком, о ком — о Хазаруле! Уродина, ни стыда, ни совести. Слыхано ли — этакое предательство, да еще в голодуху?!
— Так ты… о дереве? — От изумления у меня еле ворочался язык.
— О дереве, о дереве!
— О яблоне?! — Я все еще не верил своим ушам.
4
Мутруки — ослик.
— Разве яблоня без яблок это
— Ладно, чего от меня-то надо? Срубить ее, что ли?
— Ну, зачем так уж сразу — срубить. Сперва припугнем ее, дуру, а не испугается — срубим. Чего с ней цацкаться?
Бабушка объяснила мне, как я должен запугать Хазарулу, прислонила топор к моему изголовью и направилась к двери.
— Думаешь, она меня послушает? — усмехнулся я.
— Если осталась у нее хоть капля ума, — сказала бабушка, — послушает.
— А ты сама куда? — спросил я.
— Нет, вы должны говорить наедине. Ты и Хазарула, — пояснила бабушка уже в дверях и удалилась.
Я встал. С топором на плече поднялся на марани и остановился лицом к лицу с Хазарулой. Набухшие влагой почки ее готовы были лопнуть. «Интересно, — подумал я, — дерево и в самом деле слышит человека?» И улыбнулся.
Потом схватил топор и с силой занес его над стволом. Раз! В последний миг я удержал топор на весу и лишь слегка коснулся им корня яблони.
— Рубить или не рубить? — спросил я вслух. — Срубить или не срубить? Срубить или не срубить?!.
И задумался.
Наконец, после долгих раздумий, я махнул рукой и заговорил, да так громогласно, что меня услыхала не только Хазарула, но и камень, накрывший зарытый в землю квеври — огромный кувшин с вином.
— Черт с тобой — сказал я, — обожду еще год. Но если и тогда не дашь плодов, пеняй на себя. Срублю под корень!
Короче, я выполнил в точности бабушкин наказ. А Хазарула? Она стояла невозмутимая, даже веткой не повела и только тянулась всем телом вверх, стараясь согреться в лучах восходящего солнца.
Я снова готов был смеяться — теперь уже не над бабушкой, а над собой. С маху всадив топор в чурбан, валявшийся под яблоней, я вернулся назад, в оду [5] .
— Ну, как? — спросила бабушка.
— «Как»… Напугал ее до смерти. Разве не видишь, вся трясется, бедняга! — отвечал я с важностью и заставил бабушку взглянуть на Хазарулу.
Тут уж я засмеялся в голос — Хазарула и впрямь дрожала всем телом!
Подул восточный ветер.
В горы скорым шагом поднималась весна. Она выглянула из-за губазаузской рощи и вошла к нам во двор — босая, как распутная девка; подняла подол своего платья, прошлась по свежей зеленой траве и свела с ума всех и вся: скот, птицу, растения. Жизнь вокруг забила ключом.
5
Ода — дом на высоких сваях.
Распустился миндаль; расцвели алыча, слива, яблони «нацара»; зацвел розовым цветом персик; расцвела дуля… А Хазарула, казалось, только встала спросонок — моргает, потягивается, и ни единой живой душе неизвестно, чего от нее ждать.
Но вот бабушка вновь разбудила меня на рассвете и показала на Хазарулу:
— Глянь-ка, нена!
Величавая стояла Хазарула в бледно-розовом одеянье, распахнутом на груди, как это делают старухи, умаявшиеся после долгих трудов, — стояла и улыбалась, ехидно поглядывая в нашу сторону.