На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Шукшин Василий Макарович

— Ну, что я тебе говорила! — торжествовала бабушка.

Расцвела Хазарула — но как расцвела! Отовсюду слетались к ней пчелы — и какими роями! Завязались на ветках плоды — сколько их было, не счесть! Потом, созревая, они налились — да еще как налились! Хазарула на целый год завалила нас и наших соседей яблоками — свежими и сушеными, вареньем и повидлом. Скотина, небось, набила себе оскомину, вечно жуя плоды Хазарулы. Помню, я что ни день относил полную, с верхом, корзину яблок корове Теофана Душадзе.

— Хватит, бичо [6] , оставь эту корову в покое! — разгневался как-то

Теофан при виде моих чрезвычайных забот. — Скоро она будет доиться яблочным компотом!

— Что ты наделала, Хазарула? Как умудрилась свести с ума всю деревню? — спросил я дерево в канун наступления зимы, сбивая длиннющей палкой с самой верхушки последнее яблоко, исклеванное дроздами.

— Раз уж ты дерево плодовое, да еще яблоня — только так и надо поступать! — отвечала Хазарула, скрипя старческими своими суставами.

6

Бичо — парень.

Следующий год запомнился нам надолго: Хазарула больше не стала плодоносить. Сколько я ни пугал ее, как ни грозился, ни молил — баста! Иссякла хазарульность Хазарулы.

Год спустя, когда мы черпали из квеври вино, бабушка вдруг взглянула на небо, потом на Хазарулу и, покачав головой, сказала мне, словно какому-то чужаку:

— Быть сегодня снегу, а мы остались без дров. — В голосе ее слышалось раздражение. — Совсем пропадем от холода. Надо срубить Хазарулу!

— Подождем еще годик, бабуля, тогда и срубим, — взмолился я. — А ну как я снова ее напугаю…

— Да пойми ты, нена, это конец. Ее, как и меня, стуруху, ничем не испугаешь.

— Нет, — заявил я, — не могу я срубить ее!

— Как так не можешь?! — вспылила бабушка. — Тебе, видно, что мои слова, что собачий лай — все едино!

Я уперся было:

— Да нет же, бабушка! Нет… Просто не могу срубить ее.

— Почему? — удивилась бабушка.

— О женщина, не ты ли уговорила меня: дерево, мол, все слышит?!

— Полно, нена, на старости лет чего не сболтнешь. А ты и уши развесил. Человек человека, бывает, не слышит, куда там дереву… Я тогда пошутила, внучек, и в мыслях не держала, что ты мне поверишь.

— Нет, — настаивал я, — не могу! По-моему, дерево не только слышит, но и видит. Погляди, как оно отворачивается от нас.

— Диду, диду [7] ! Что слышат мои уши, лучше бы им оглохнуть! — запричитала бабушка и в сердцах шлепнула себя ладонью по щеке. — Э-э, да какой с тебя спрос. Я тебе, дурню, мозги запорошила, мне на тебя и управу искать. Эй, соседи! Люди добрые, сюда, сюда! Сажайте всем миром на цепь взбесившегося мальчишку! О горе, долго ему не жить! — она взывала теперь ко всей деревне.

7

Диду — междометие, означающее крайнюю степень изумления.

— Эй, вдова Каландадзе! Чего ты хочешь от этого мальчика? За что собираешься господу богу подкинуть его душу? — откликнулся на ее вопли шагавший куда-то по проселку меж плетнями Анания Салуквадзе и завернул к нам во двор.

— Как это чего хочу, батоно [8] Анания?! Сам посуди, заставила я в позапрошлом году родного внука напугать эту бесплодную Хазарулу. А теперь вот прошу, сруби ее, умоляю по-всякому.

Так он, видишь ли, не желает. И знаешь, почему? Дерево, мол, все видит и слышит… Черт знает что! — в сердцах объявила бабушка и протянула гостю стакан, наполненный чистым, прозрачным вином «адеса» [9] .

8

Батоно — вежливое обращение к мужчине, старшему; буквально — господин, сударь.

9

«Адеса» — сорт винограда.

— Доброе утро и бог тебе в помощь, калбатоно [10] Дареджан, — благословил бабушку Анания Салуквадзе и с таким видом выпил вино, что у меня слюнки потекли, словно я сам вовсе не стоял перед открытым чури [11] , полным вина.

— Видит и слышит? — переспросил Анания и погладил свои отливающие рыжиною усы.

— Не только видит и слышит, дорогой Анания! До того обалдел сопляк — уверяет: дерево еще и говорит! — пожаловалась бабушка. — Но нет, не его здесь вина. Это я, я сама задурила ему мозги, мне теперь и в петлю лезть!

10

Калбатоно — вежливое обращение к женщине; буквально — госпожа, сударыня.

11

Чури — то же, что и квеври: обычно зарываемый в землю кувшин для хранения вина.

— А вина твоего он случаем не пробовал с утра? — спросил Анания Салуквадзе.

— Да вроде пробовал… — отвечала бабушка. Перед нею вдруг снова блеснула надежда.

— Тогда налей мне еще стакан, калбатоно Дареджан, — улыбнулся Анания, — и я точно скажу, кто его свел с ума — ты или вино.

Бабушка наполнила стакан, Анания одним махом опрокинул его в свою глотку.

— Сдается мне, калбатоно Дареджан, — начал он, выдержав долгую паузу, — вы оба свели его с ума — и ты и вино. Но, чтоб я вынес окончательный приговор, налей-ка еще стаканчик.

Бабушка налила ему вина, но при этом глянула на него такими глазами, что я на его месте поостерегся бы даже пригубить напиток. Однако Анания как ни в чем не бывало осушил и третий стакан. На сей раз он тотчас изрек свое суждение:

— Нет уж, сейчас мне ясно, отчего он рехнулся, — и указал пальцем на вино. — Так ты утверждаешь, — обратился он прямо ко мне, — что дерево все видит, не так ли?

— Да! — подтвердил я.

— А камень?

— И камень тоже.

— А река?

— И река…

Он призвал на мою голову благословение божие и повернулся к бабушке:

— А что, калбатоно Дареджан, выходит все хоть куда! Скажем, ты — дерево… ну, хоть эта яблоня, Хазарула… Если ты, как болтает твой парень, и видишь, и слышишь… неужто ты сразу не заметишь мутрука… мужика, вроде меня, с топором на плече. Подходит и хочет тебя срубить. Понимаешь — срубить?! Все видишь и знаешь, а бежать не можешь! Долго ли тут сойти с ума? — вопросил Анания и вновь протянул пустой стакан, но бабушка почему-то замешкалась. — Налей, женщина! — вскричал Анания Салуквадзе. — Главное, что я должен тебе поведать, еще впереди.