На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Во Владивостоке бывали? — спросил ее Алексей Иванович.
— Слыхала про него, — низким голосом ответила женщина.
— Как звать?
Женщина вскинула на него глаза. Они были черные, под широкими ровными бровями.
— Марфушей зовите.
— А по батюшке?
— По батюшке я уж и забыла как.
— На что надеешься во Владивостоке, Марфуша?
Она повела плечами, поправила платок, которым повязана была голова, и едва слышно вздохнула.
— Если ни на что не надеешься,
Марфуша внимательно посмотрела на Алексея Ивановича, ничего не ответила, но по ее оживившемуся лицу он понял, что предложение ей понравилось.
— Подумай, завтра я тебя спрошу.
Утром Алексей Иванович вышел на палубу. Северо-восточный ветер гнал «Красавицу». Босгольм в клетчатой куртке, в кожаной шляпе с красным шнуром по тулье стоял возле штурвальщика.
Марфуша спала на своем тюке. Румянец пробился сквозь смуглоту щек, красные губы приоткрылись.
Сейчас она не казалась суровой. Сейчас она была нежной и беспомощной, и Алексей Иванович удивился ее материнскому преступлению.
Она проснулась, когда выступили очертания островов Аскольда и Путятина. Вскоре показалась вся тяжелая масса Русского острова. На палубе было зябко, ветер налетал порывами. Спрятав руки под платок, Марфуша сидела, привалясь спиной к борту.
— Ну, как? — спросил Алексей Иванович.
— Что ж… пожалуй, — тихо ответила Марфуша.
Кули отнес ее мешок на Алеутскую.
Дома она сняла свою куртку, осталась в ситцевом платье, плотно обтянувшем грудь и небольшой живот, и сейчас же приступила к работе. Повар-китаец безостановочно таскал воду из колодца.
Две ночи ночевал Алексей Иванович у себя в кабинете, на третью пошел в угловую комнату, которую заняла Марфа. В комнате плавал неясный сумрак светлой лунной ночи, легкое сонное дыхание донеслось до него. Но когда Алексеи Иванович подошел к кровати, он не то увидел, не то угадал Марфины открытые глаза. Она откинула одеяло и подвинулась.
Приход хозяина она считала естественным и ждала его.
С этой ночи Алексей Иванович почувствовал, что душа его несвободна. Он полюбил Марфу.
31
В пасмурный и ветреный майский день в Золотой Рог вошла эскадра, На фрегате «Память Азова» следовал цесаревич Николай.
Именитые люди стояли шпалерами от Адмиральской пристани до Светланки, неименитые толпились на Светланке и карабкались по сопкам.
Зазвучал гимн. Под крики «ура» полетели вверх фуражки и шапки.
На берег сошел невысокий молодой человек, весьма скромной наружности.
Будущий
Алексей Иванович, придерживая за кончик расшитое полотенце, был среди тех, кто подносил хлеб-соль.
Через неделю с толпой тех же именитых горожан он шагал к берегу Амурского залива.
В трех верстах от города воинские части окружили парадным фронтом разукрашенную площадку. На ней стояла тачка, увитая национальными флагами, рядом с тачкой губернатор почтительно держал лопату, древко которой тоже было увито национальными флагами. Вокруг с лопатами и кирками расположились инженеры, служащие, рабочие.
Архиерей воссылал моления, хор певчих подхватывал их и нес к сопкам, унизанным жителями Владивостока.
И потом все, кто был вблизи (Алексей Иванович был вблизи), увидели, как будущий самодержец взял из рук губернатора нарядную лопату, набросал в нарядную тачку бугорок золотистого песку и повез его к будущему полотну Уссурийской железной дороги.
Гремела музыка, вздымалось «ура», Алексей Иванович кричал громче всех. Вечером на банкете, поднимая бокал в честь важнейшего события времени — закладки дороги, Алексей Иванович сказал:
— Дорогу я считаю событием мирового значения. Наконец-то русский народ выступил вперед. Дорога произведет в нашей экономике целую пертурбацию. Во Владивостоке соорудят коммерческий порт… В Сибири оживятся реки — Чулыма, Ангара, Амур, Шилка, Уссури… По ним поплывет материал для постройки грандиознейшего пути… С точки зрения ускорения международных сообщений, я прикинул карандашиком, получается любопытно. Скажем, для переезда из Лондона в Шанхай через Америку потребно тридцать с половиной суток.
А через Сибирь международный коммерсант проедет за семнадцать суток двадцать часов… А грузы, господа, а грузы? Да, слава русскому человеку: великое дело взялся сделать.
Долго не спал Алексей Иванович в эту ночь, рассказывая Марфе про торжество закладки дороги.
— Черт знает, что теперь можно будет делать, Марфа… Теперь, если в дело вложишь рубль, получишь тысячу…
— Слышала я, вы будто больницы обещались строить да школы? Будете, что ли?
Алексей Иванович долго молчал.
— Видишь ли, — сказал он наконец. — Сначала надо капитал нажить, а потом добрые дела творить…
— А капиталы вами еще не нажиты?
— Есть, конечно, есть… Но, понимаешь ли, преступно не приложить своих сил. Нельзя, понимаешь?
— О том, что вы хотите капиталы наживать, почему не понять, понимаю.
Потом спросила другим, деловым тоном:
— У себя будете ночевать или ко мне ляжете?
То, как она просто говорила об этих делах, всегда волновало Алексея Ивановича. Он сказал тихо: