На старой мельнице

Козлов Вильям Федорович

– Силок смастерил… Потому играть не пришёл. – Стёпка встал и притопнул пяткой. – Кажется, вытащил… – Он посмотрел на приятеля, улыбнулся: – Будет у нас, Лесник, филин! Я знаю, где он, ушастая образина, хоронится.

– Где? – заинтересовался Митька.

– На старой мельнице. Мышами промышляет. Надо накрыть, пока ещё не совсем стемнело, а то ночью может глаза выцарапать.

– А как мы его в потёмках увидим?

– Увидим, – сказал Стёпка. – У филина глазищи в темноте, как фонари, светят.

Митька стал чесать

нос. Он не знал, что делать. На мельницу идти не хотелось – страшновато. А не пойдёшь, – Тритон-Харитон сразу догадается, что струсил. Потом, если откажешься филина ловить, то Стёпка возьмёт повернётся, да и уйдёт домой, а ему, Митьке, ещё добрую версту одному шагать…

– А филин… не кусается? – спросил Митька.

– У него и зубов-то нет! – засмеялся Стёпка, – Птица. Один клюв, как у ястреба, да ещё когти.

– Пошли, – без особого воодушевления согласился Митька. – А вообще-то он и клювом может долбануть – будь здоров!

Когда подошли к мельнице, из-за лохматых облаков, наконец, выглянула луна. Круглая и яркая. Сразу посветлело. Листья на берёзах стали отчётливыми, а сосновые иглы засияли. По чёрной, как расплавленный вар, воде пробежали серебристые блики. На берег косо упала густая неровная тень от плотины. На дырявой крыше малахитом засияла дранка. Вблизи мельница была не так таинственна, как издали. Где-то далеко внизу билась в глубоком мельничном колодце вода. Она плескалась, глухо ворчала. Стёпка отодвинул хлёсткие упругие ветви и ступил на первую перекосившуюся ступеньку.

– Ой, там свет! – воскликнул Митька, стоявший сзади.

Стёпка спрыгнул и попятился от крыльца.

– Врёшь!

– Гляди.

Сквозь щель между брёвнами пробивался тоненький неровный лучик. Стёпка потянул за клок старой пакли и щель стала шире. Донеслось приглушённое невнятное бормотание. Не сговариваясь, мальчики напролом сквозь кусты метнулись к Митькиному дому. Первым остановился Стёпка. Митька пробежал ещё немного и тоже остановился.

– Куда это ты разогнался? – спросил Тритон-Харитон, тяжело дыша.

Митька подошёл к нему.

– Ты сам припустил ой-ёй! – возразил он. Митька ощущал, как толкалось в его плечо Стёпкино сердце. А своё бухало где-то в пятках.

– Интересно, откуда там взялся свет? – сказал Стёпка. – Померещилось…

– Там живут черти и водяной, – прошептал Митька. – Бежим подальше, а то они нас заколдуют.

С мельницы вдруг послышалось тихое пение, непонятное, жуткое. И луна, словно испугавшись, снова нырнула за плотное облако. Стало темно. В этой темноте исчезли Стёпка, мельница, река.

– Стёпка, это точно черти! – Митька поймал прия­теля за рукав. – У них свадьба.

– Черти не поют, – хрипло прошептал Стёпка. – Поют русалки… и, как их, сирены. Я читал.

– А русалки, думаешь, ерунда? – сказал Митька. – Они тоже не дай бог.

Из рваного облака выплыла луна. И опять чёрные тени уползли, рассеялись.

–

Погляжу, – сказал Стёпка, не двигаясь с места.

– Заколдуют! – припугнул Митька.

– Ерунда.

– Не лезь ты лучше туда, слышишь?

– Пусти!

Стёпка вырвал свою руку из цепких Митькиных пальцев, опустился на колени и пополз. Лохматая Стёпкина голова пропала в высокой траве и снова вынырнула у самого крыльца. Согнувшись почти пополам, он поднялся на крыльцо и приник к дверной щели. Митька, взведённый, как пружина, стоял ни жив ни мёртв. Он ожидал, что дверь сейчас распахнётся и на пороге, облитый лунным светом, появится бородатый водяной. Он протянет свою клешню и схватит Тритона-Харитона.

Но дверь не отворялась и Стёпку никто не хватал клешнёй. Стёпка повернул голову и поманил к себе Митьку. Тот отрицательно покачал головой и отодвинулся под тень дуба. Тогда Тритон-Харитон встал и спокойно подошёл к приятелю.

– Не черти это, – сказал он, – и не русалки… Там твоя мамка.

– Мамка?! – Митька обалдело уставился на Стёпку. – Чего она там делает?

– Иди погляди…

Ошеломлённый Митька смотрел на Стёпку, и губы .его беззвучно шевелились.

– Что ты бормочешь? – спросил Стёпка.

Митька сглотнул слюну, зачем-то подёргал себя за ухо и сипло сказал:

– Брехун ты, Тритон-Харитон… Моя мамка дома.

– Да ты не бойсь. – Стёпка за руку потащил Митьку к мельнице. – Погляди сам, какой я брехун.

Пение прекратилось. Теперь доносились пронзительные завывания. Ребята подкрались к окну, неплотно закрытому ставней, заглянули в узкую щель. Сначала Митька ничего не понял. Какие-то чёрные тени метались по голым бревенчатым стенам, потолку. В углах чадили длинные тонкие свечи. Посередине сидел (Митька даже глаза протёр, – не примерещилось ли?) знакомый рыбак. Он вытянул руки вверх и, задрав бородёнку, глядел в потолок. Вокруг него, заламывая над головой руки, ползали на коленях люди в чёрном. Они разевали рты, взвизгивали. Среди них была мать. Она елозила коленями по своему чёрному кружевному платку, вся тряслась, и тяжёлая, растрёпанная коса её волочилась по полу. Красивое лицо матери уродливо исказилось, в вытаращенных глазах – безумие.

У Митьки всё поплыло перед глазами. Рыбак, с задранной в потолок бородой, вдруг опрокинулся, завертелся. Люди в чёрном закувыркались. Чёрная коса матери превратилась в огромную змею. Митька, зажмурив глаза, оттолкнулся руками от стены и упал в мокрую траву,

– Лесник! – приподнял его за плечи Стёпка. – Ты сковырнулся? Знаешь, что они делают?

Митька не слышал. Он всё ещё видел большие безумные глаза матери…

– Мама! – тоненько крикнул Митька. – Мамоч-ка-а-а!

Он вскочил с травы и изо всей силы стукнул кулаком в ставень. В ребро ладони впилась заноза, но он даже не почувствовал боли. Уткнулся носом в траву и навзрыд заплакал.