На территории Мильтона Ламки
Шрифт:
Тайна покинутого парусника, подумал он, бредя на кухню. Еда на столе… на сушильной доске по-прежнему стояла бутылка бурбона, уже полупустая. Чаша с растаявшими теперь кубиками льда. Лимонная кожура. Несколько пустых бокалов. И тарелки в раковине.
«Чего я жду? — спросил он себя. — Пиджак на мне. Почему бы мне просто не уйти?»
Будь оно все проклято, подумал он. Если бы не случилось этой гадости из-за Агопяна, я мог бы остаться здесь на ночь.
Глубоко засунув руки в карманы и стоя наполовину в кухне, наполовину в коридоре, он вдруг услышал чей-то вздох. Далеко, в каком-то другом помещении, кто-то
Это его испугало.
Надо бы поосторожнее, подумал он. Не производя ни малейшего шума, он прошел обратно к гостиной, а потом к входной двери. У двери остановился, взявшись за ручку, и, чувствуя себя в безопасности, опять прислушался.
Ни звука.
Теперь обстановка не выглядела такой уж угрожающей. Он открыл дверь, помедлил, а затем, оставив ее приоткрытой, двинулся назад. В доме было настолько темно, что его, как он понимал, нельзя было увидеть — по крайней мере, отчетливо. Он выступал как силуэт, самое большее — как абрис, слишком размытый, чтобы его можно было опознать. В этом было нечто волнительное, почти как в детской игре. Память наших ранних дней… Снова остановившись, он приставил ладонь к уху и, затаив дыхание, прислушался.
Доносилось далекое дыхание из комнаты, которую он знал как спальню. Дверь туда не была закрыта. Трепеща от дурных предчувствий, он приблизился к ней шаг за шагом и просунул голову в дверную щель, чтобы заглянуть внутрь. Освещения там хватало ровно настолько, чтобы он мог разглядеть кровать, туалетный столик и лампу.
На кровати, забросив одну руку за голову и уставившись в потолок, лежала и курила сигарету Сьюзан Фейн. Сандалии она сбросила. В изножье кровати грудой лежали пиджаки и сумочки остальных гостей. Сразу же осознав его присутствие, она села и спросила:
— Что, уже вернулись?
— Нет, — пробормотал он.
Она вгляделась в него, потом сказала:
— Я думала, вы давным-давно уехали.
— Я забыл пиджак, — сказал он, чувствуя себя очень глупо.
— Он на вас.
— Теперь я его нашел, — сказал он и тут же спросил: — А куда они все подевались?
— Поехали купить еще чего-нибудь слабоалкогольного, — объяснила она.
— Я забрался через окно, — сообщил он. — Входная дверь была заперта.
— Так вот что это был за шум, — сказала она. — Я думала, это они толклись на крыльце, открывали дверь. И удивлялась, почему не слышно никаких разговоров. Я, должно быть, задремала. У меня, похоже, какая-то вирусная инфекция. Боюсь, я что-то подцепила в Мехико. С тех пор как я оттуда вернулась, меня постоянно тошнит. Не могу ничего выпить и удержать в себе — все тут же выходит наружу. И каждые несколько минут чувствую большую слабость и головокружение. Мне просто необходимо было прилечь.
— Вот как, — сказал он.
— Нас там предупреждали, чтобы мы не ели сырых овощей и фруктов и не пили некипяченой воды. Но когда приходишь в ресторан, то ведь не попросишь, чтобы тебе вскипятили стакан воды. Правильно? Невозможно же прокипятить все те блюда, что тебе подают.
— Может, это азиатский грипп? — спросил он.
— Возможно, — сказала она. — У меня как раз эти периодические рези в желудке… — Она давно расстегнула пояс и теперь потирала свой плоский живот в области талии. Потом опять села, вынула изо рта сигарету и встала с кровати. — Они вот-вот должны вернуться, —
Пройдя мимо него — движения ее были проворными, но в них все же чувствовалась слабость, — она вышла из спальни. Когда он снова ее увидел, она уже включила на кухне свет и, встав на цыпочки, заглядывала в шкаф над мойкой. Нашла там банку растворимого кофе.
— Мне не надо, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу в некоей нейтральной зоне возле кухонного стола.
— Когда мы однажды летом ездили в Мазатлан, то Уолт, мой муж, мой бывший муж, хочу я сказать, страшно боялся, что кто-нибудь из нас подцепит там амебную дизентерию. Это считается чем-то очень серьезным. Иногда и смертельным. Вы там когда-нибудь бывали?
— Нет, — признался он.
— Когда-нибудь обязательно съездите.
У него имелось свое представление о Мехико: он разговаривал с парой приятелей, которые ездили туда из Лос-Анджелеса, через границу у Тиахуаны. Их рассказы создали у него в уме картину Мехико — девицы в купальниках, стейки на Т-образных косточках, за 40 центов подаваемые в причудливых ресторанах, лучшие номера в отелях за 2 доллара в ночь, женская прислуга, безналоговый виски и удовольствия разного рода, получаемые прямо на улице. Бензин там стоил всего 20 центов за галлон, и это особенно его привлекало, потому что он слишком много сжигал топлива во время своих деловых поездок. А в одежных магазинах там продавались английские высококачественные шерстяные вещи по неприлично низкой цене.
Она, конечно, говорила правду: там надо следить за тем, что ешь, но если воздерживаться от местных продуктов — все будет в порядке.
Подойдя к плите, Сьюзан Фейн поставила на огонь кофеварку, собираясь приготовить кофе. Он, воспользовавшись случаем, заметил:
— Лучше поздно, чем никогда.
— Что именно? — спросили она.
— Кипятить воду, — пояснил он.
— Это для кофе, — сказала она серьезным голосом.
— Понимаю, — сказал он. — Я просто пошутил. Полагаю, не стоит шутить, если кто-то плохо себя чувствует.
Она уселась за стол, положила на него руки, а потом опустила на руки голову.
— Вы живете здесь, в городе? — спросила она.
— Нет, — сказал он. — Я приехал из Рино.
— А знаете, что я сделаю? — сказала она. — Добавлю себе в кофе немного коньяку. Я видела бутылку на верхней полке шкафа. Не достанете ли? Ее запихнули так, чтобы никто не смог ее найти, если просто заглянет.
Он, сама любезность, достал ей бутылку. Та была не открыта. Сьюзан долго ее рассматривала, читала надписи на этикетке, подносила бутылку к свету. Вода на плите закипела.
— С виду ничего, — сказала она. — Пег возражать не станет. Наверное, ей кто-то подарил. Хотя я все-таки сначала попробую.
Она отдала ему бутылку, и он понял, что должен ее открыть.
Бутылка оказалась закупоренной пробкой, и ему пришлось нелегко. Пришлось зажать бутылку между колен, сгорбиться, как какое-то животное, и, просунув нож в кольцо штопора, ухватиться так, чтобы тянуть изо всех сил. Пробка поднималась понемногу, а под конец выскочила из горлышка, сразу же расширившись. Что-то в этом показалось ему обидным, и он встал, держа только штопор и не притрагиваясь к пробке.