На той стороне
Шрифт:
Сестра вышла уже в халате, закалывая на ходу изогнутым гребнем тугой узел на голове.
Гость смущённо спрятал ногу под стол:
– Чего смотреть зря! Ну, проколол ногу! Подумаешь?
– Нет, дай-ка, дай-ка я посмотрю! От ржавого гвоздя может всякое случиться, – она нагнулась, взяла обеими руками пострадавшую ногу не знавшего куда себя деть парня и положила её на табурет. – Сергей, посвети лампой!
От её мягких прикосновений боль тут же испарилась, только лёгким жаром обдало голову и закружило.
– Я сейчас! – она вернулась в горницу и вышла
Пока обрабатывалась рана, пострадавший возносился к седьмому небу, сожалея о том, что рана такая маленькая, и всё быстро кончится. Вот если б всю ногу располосовал – тогда, да, тогда бы он поблаженствовал!
– Ну, теперь всё! Теперь укольчик для профилактики.
– Настя, может, обойдёмся без укола? Подумаешь, царапина, какая! – впервые он назвал её по имени и удивился. Как сладко произносить это слово – «Настя». Так бы и пело оно в ушах соловьиным посвистом!
«Сегодня или никогда! Сегодня или никогда!» – стучало его сердце. И сам он ещё не понимал, что значит – «сегодня или никогда», какой смысл в этой фразе.
– Снимай штаны, Васёк! – раздался над ухом весёлый голос его друга. – Чего стоишь?
Вот этого он никак не мог себе позволить. Такого позорища он не предполагал.
– А в руку – нельзя?
– Ну, что ты, Василий, как маленький, правда. Опусти немного брюки, я тебе укол сделаю. Со столбняком шутить нельзя. У меня как раз и сыворотка в комплекте есть. От столбняка умирают, а тебе ещё жениться надо.
А была не была! Другой жизни не будет! Быстро созревший в голове план требовал покорности.
– Ну, вот и молодец! – разговаривала она с ним, как с маленьким. – Вот и всё! Дело-то житейское.
– Давай, Макарыч, чтобы заражения крови не было, рану обмоем, прополощем, – Сергей, порывшись за печкой, вытащил на свет узкогорлую четверть.
– После укола никак нельзя! – загородила Настёна Сергея. – Может плохо быть.
– Настенька, – удивляясь себе самому, робко заговорил уколотый, застёгивая пояс на брюках, – у меня папаня при смерти лежит. Может, ему укол какой надо сделать от сердца. Давление померить. А? У тебя рука такая лёгкая.
Сергей, ещё не понимая в чём дело, таращил за спиной у сестры глаза. Ни о какой болезни отца его друг не заговаривал. Когда же с отцом Макарыча приступ случился? Он ещё вчера с ним у дома ручкался, табачок просил. Крепкий мужик!
– У меня и лошадь в упряжи. Распутин на ходу лёгкий. Давай доедем, посмотришь, что со стариком. Он дюже занедужил. Мы – мигом! А? – «Макарыч» незаметно подмигнул другу – молчок, мол, и не возникай! Сам намёк давал-советовал.
– Нет, как же? Мне никак нельзя… Я же не врач.
– Ты только посмотри, ладно? Присоветуй что-нибудь. Я тебя тут же и возверну. Поехали!
– Ладно, – решилась та. – Я сейчас соберусь, и мы поедем.
Она снова пошла в горницу переодеться. Не в халате же к больному ехать.
– Молчи! – коротко шепнул Сергею на ухо возбуждённый друг, подставляя стакан. – Лей полный для храбрости! Я твою сестру
Стакан провалился – куда надо. Только – губы вытереть.
– Ну, час добрый! – Сергей стоял враспашку на крыльце и обнадёживающе махал рукой. – Господь вам навстречу!
… И точно! Господь пошёл навстречу молодой паре в том счастливом далёком-далёком году, таком далёком, что о нём не осталось даже отметины, если не считать моих сестёр и братьев, и меня самого.
Но это случилось позднее, а пока – ночь, промозглая осень: то ли снег, то ли мокрый песок сечёт по глазам, и тяжёлый бег по снежной каше возмущённого одышливого Распутина – единственного свидетеля предосудительного поступка его хозяина.
Часть вторая
1
Три дня всей роднёй искали русского абрека, а на четвёртый – он пришёл сам под руку со своей невестой.
В те времена ещё не додумались брать людей в заложники, и милиция на заявление Степана Васильевича о краже его дочери проклятым районным киномехаником махнула рукой – дело молодое, разберутся сами.
Махнула рукой милиция и правильно сделала. Разобрались.
Когда родители нежданной-негаданной невесты вернулись с гостинцами из города, дочери дома не оказалось. Где, что и как? – спрашивать не с кого. На Серёгу как раз в это время напал запой. Парень буробил по пьяни несусветное, мол, всё – чики-чики! Настёнку увёз Васятка неизвестно куда, чтобы жениться. Он, Макарыч, кого хошь уговорит.
Степан Васильевич, как был с дороги, так сразу же через речку – и к родителям джигита. Там всполошились. Молятся на иконы: «Господи, грех какой! Как же так без родительского благословения девушку-лебёдушку губить. Ах, бродяга! Ах, сукин сын!»
Пошли по амбарам шарить – никого! Пошли на старые отруба, где рига со старинных времён ещё стояла – пусто! Ни повозки, ни варнака с девицей. Ай-яй-яй! Антихрист! Куда бы он мог схорониться? Опять – к иконам! Бяды бы не наделал!
Степан Васильевич на сватов глаза точит-вострит. Вырастили сынка! В люльке бы его задушить надо, или меж ног, когда родили. Повернулся – ни слова, ни полслова – и в район, в милицию.
Там посмеялись над старым, велели к свадьбе готовиться. У! Бляди безродные! Власть захватили, а помощи никакой. Босяки голозадые!
Опустил голову, идёт, дороги не видит.
Три дня прошло, а на четвёртый – вот они! Жених с невестой стоят у порога, глаза светятся.
Зять шапкой об пол ударил: «Прости, отец, другого выхода не было!» Голову наклоняет – виноват.
Дочь смеётся глазами, в сторону смотрит: «Благословите, замуж выхожу».
Степан Васильевич в сени – за топор. Выволакивает во двор всю одежду дочери, какая была, всё приданое по крохам собранное, нитка к нитке, стёжка к стёжке, зачал топором сечь, шерсть-батист под ноги кидать. Порубил всё. Во дворе в навозную жижу затоптал. От подушек-перин пуха не оберёшься, все щели забил. В нос лезет. Зять чохом зашёлся: