На тревожных перекрестках - Записки чекиста
Шрифт:
– ЦК поручил передать, что восстание отменяется.
Известие это прозвучало как гром среди ясного неба. Я даже схватился за голову и крикнул растерявшемуся парню:
– Да ты в своем уме?!
Увы, все было правильно. Действительно, ЦК Компартии Литвы и Белоруссии принял решение отменить восстание, потому что Красная Армия, на поддержку которой рассчитывало подполье, отошла от Варшавы и ситуация коренным образом изменилась. Вооруженное выступление народа, как бы хорошо оно ни было подготовлено, не имело в данной обстановке шансов на успех, так как без непосредственной помощи советских войск заранее обрекалось
Для литовского партийного подполья и членов боевых повстанческих групп наступили тяжелые времена. Многих патриотов охватило закономерное разочарование, нередки стали случаи упадка духа, нарушения дисциплины.
Контрреволюция, пользуясь нашим отступлением, сразу же подняла голову, усилила репрессии и поиски подрывных элементов.
Буржуазные националистические газеты подняли бешеную клеветническую кампанию против большевиков. Власти публиковали объявления с посулами щедрых наград тем, кто выдаст коммунистов и их пособников. Литовское реакционное правительство призывало вылавливать людей с фальшивыми паспортами, количество которых, по опубликованным данным, превышало 2 тысячи экземпляров.
Газетные сообщения были недалеки от истины: большое количество коммунистов, работавших в разных уездах Литвы, находились на нелегальном положении и действительно пользовались поддельными документами.
Обстановка сильно осложнилась, восстание откладывалось на неопределенный срок. Разумеется, наши усилия не пропали впустую: мы подготовили среди рабочего класса и трудового крестьянства надежную опору партии в ее дальнейшей деятельности. И все-таки несостоявшееся восстание больно ударило по всем революционерам Литвы.
Обратный путь из провинции в Каунас выдался очень трудным. Меня беспокоило и угнетало, что недавний революционный подъем кое-где сменился апатией. Сам я тоже тяжело переживал внезапный поворот общего дела и хорошим настроением похвалиться не мог. А тут еще меня прихватил острый приступ ревматизма результат длительных путешествий по лесам и болотам, ночевок в холоде и сырости.
Болезнь вынудила меня спрятаться на хуторе в глухом углу района Кретинги у знакомых людей. Это было небезопасно, однако что делать, если некоторое время я совсем не мог ходить от боли.
Боголюбову я посоветовал в одиночку добраться до Каунаса, получить указания партийного центра и, если разрешат, вернуться в Советскую Россию. Подавленный, измученный переживаниями последних дней и мыслью о том, что ему приходится бросать меня неведомо где, он распрощался со мной.
Я поселился в ветхой, давно заброшенной бане, а на ночь переходил, вернее переползал, в овин, где было несколько теплее. Осенние холодные дожди лили почти без перерыва и усугубляли мою хворь. Страшнее всего была беспомощность. В случае опасности я не мог спастись, мне пришлось бы отстреливаться, покуда хватило патронов, а последнюю пулю пустить в висок.
Хозяином хутора был древний полуглухой старик, угрюмо выполнявший изо дня в день одну и ту же работу по дому. Его внуки Петрас и Казне, молодые, полные энергии парни, входили в состав нашей подпольной организации. Они по секрету от деда прятали меня, кормили, укутывали соломой и разным тряпьем.
Дворовый пес, бегая на цепи, время от времени лаял в мою сторону,
– А ты, часом, не дезертир?
– спросил он.
– Дезертир,- сказал я на всякий случай и неожиданно угодил старику.
– Ну и ладно,- обрадовался он.- Я и сам в ту еще русско-турецкую войну был дезертиром. Такое дело. Кому охота таскать солдатскую лямку, будь она проклята.
Теперь за мной стали ухаживать все трое обитателей дома. Старик поил меня снадобьями и даже послал Петра-са за консультацией к врачу, который проживал километров за тридцать. Но врач приехать отказался и потребовал привезти к нему больного. Рисковать я не мог, а оставаться на хуторе тоже было небезопасно, так как деревенская молва распространяется быстрее телеграфа: поползли слухи, что на хуторе скрывается посторонний. В любой час могла пожаловать полиция.
На исходе октября 1920 года, когда стало чувствоваться приближение зимы, поздним дождливым вечером Петрас и Казис вывели меня из убежища и мы двинулись по направлению к Каунасу, надеясь по пути пристраиваться на ночлег у знакомых. Идти я почти не мог и больше висел на сильных руках моих терпеливых друзей. От нестерпимой боли в суставах я готов был кричать, но стискивал зубы и подбадривал парней, порою устававших до изнеможения.
Путешествие было долгим, трудным и малоудачным. Несколько раз ребята с наступлением темноты оставляли меня под деревом, а сами уходили на поиски ночлега. Но всюду им отказывали, так как боялись озверевшей в поисках революционеров полиции. И лишь под утро третьих суток, когда я стал терять надежду и впадать в забытье, снова вернулись Петрас и Казис, а с ними неизвестный мне высокий, еще не старый мужчина с кнутом в руке. Меня перенесли в телегу, накрыли одеялом, тулупом и повезли. Лошадь шагала медленно, телега подпрыгивала на неровностях дороги, а я, сдерживая стоны, старался согреться и заснуть.
Наконец телега остановилась у амбара, где для меня уже были приготовлены постель и еда. Хозяин хутора Ионас сразу же понравился мне своей смелостью и готовностью помочь подпольщикам. Оказалось, что он и сам руководил местной подпольной группой и даже оборудовал нелегальную полукустарную типографию, в которой печатались большевистские листовки и воззвания.
– Отдохнете, поправитесь, товарищ Малиновский,- глуховатым голосом говорил Ионас,- а когда окрепнете, тогда уж двинетесь дальше.
Он пожелал мне спокойной ночи, выпроводил Петраса и Казиса и вышел. Однако не прошло и пятнадцати минут, как Ионас вернулся и встревоженно сообщил, что к хутору приближается полицейский патруль.
– Вы уж извините, что так получилось,- виновато говорил он.- Но не попадать же вам в лапы полиции.
Через минуту я снова лежал в телеге. Ионас правил лошадью, его жена сидела рядом со мной, придерживая мою голову и поправляя сползавшее одеяло. Заботливые хозяева спрятали меня в наспех сделанном лесном шалаше и пообещали вернуться, как только полиция оставит хутор.