На тревожных перекрестках - Записки чекиста
Шрифт:
Но на земном шаре было неспокойно. Утвердился фашизм в Италии и Германии. Муссолини вел захватническую войну в Абиссинии. Гитлер вынашивал планы мирового господства. Летом 1936 года вспыхнул фашистский мятеж в Испании. Крупную роль в нем играли германские и итальянские интервенты. Демократические силы всего мира выступили против посягательств генерала Франко и европейского фашизма на Испанскую республику и послали в помощь революционному народу тысячи добровольцев.
Разнообразную помощь оказывал республиканской Испании Советский Союз. Из портов Черного и Балтийского морей отправлялись в трудные, рискованные рейсы корабли
– По своему профилю,- ответил товарищ.
– Что для этого надо сделать?
– Написать заявление и все.
И я стал готовиться в дальний путь. На это ушло несколько месяцев. Обложившись учебниками, изучал испанский язык, географию, историю, культуру страны.
Дождливым осенним вечером на Белорусском вокзале меня провожали жена, дети и несколько друзей. В кармане у меня лежал новенький дипломатический паспорт на имя Станислава Алексеевича Дубовского. Раздался третий звонок, я попрощался со всеми и вошел в вагон.
Поезд пересекал границу и проезжал польскую станцию Столбцы, памятную мне по лету 1924 года.
До границы ехал в купе один, временами читал, а больше смотрел в окно на знакомые белорусские леса и вспоминал прошлое. Особенно ярко оно встало передо мной, когда поезд остановился в Столбцах. Я окинул взглядом станцию, все до мелочей знакомо. Но выглядела она, разумеется, не так, как в памятную ночь: чистенькая, мирная, сонная, все здания наново покрашены, по перрону чинно прогуливаются пассажиры, жандармы, мелькают железнодорожные служащие. Никто мною не заинтересовался, и обошлось без происшествий, если не считать, что в купе появились еще два пассажира - русская женщина с мальчиком лет семи или восьми, необычайно развитым и общительным парнишкой.
Спутница моя оказалась женой советского дипломата, впервые ехала за границу, в Брюссель. Все ей было внове, и она нервничала, особенно когда ее неуемный Вова слишком громко задавал различного рода вопросы.
– Мама, а почему носильщики похожи на полицейских?
– А почему у полицейских такие квадратные фуражки?
Мать просто не успевала отвечать ему, и он вскоре стал обращаться ко мне.
– Дядя, а почему они все в серебре, как Деды Морозы?
– Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.
– Жандармы?
– переспрашивал любознательный ребенок.- Так это же враги? И полицейские тоже!
– Ты замолчишь или нет!
– восклицала мать.
Вова утихомиривался, однако ненадолго.
На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:
– Дяденька, вы польский жандарм?
Мать обмерла. Но пассажир ласково
– Нет, я не жандарм.
– Откуда же вы знаете наш язык?
– последовал вопрос.
– Я много лет жил в России.
– А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?
– Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.
– Пожалуйста.
Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.
– Ой, так вы же поп!
– удивленно воскликнул Вова.
– Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.
– А почему у вас шинель?
– Я военный священник. Полковый ксендз.
– Вот так штука!
– сказал парнишка.- А в Красной Армии никаких попов нет.
Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.
– Добился своего!
– сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир - невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.
Углубившись в книгу, я не столько читал, сколько пытался угадать, был ли приход ксендза случайностью или преднамеренным трюком польской контрразведки. Мои размышления прервал новый пассажир, тоже отлично говоривший по-русски.
– Вы, по всей видимости, русский,- сказал он.- Очень приятно встретить земляка. Позвольте представиться. Виктор Александрович Березняк.
– Весьма рад,- ответил я.- Дубовский.
Из многословного рассказа нового пассажира мы узнали, что он архитектор, раньше жил в Киеве, но в семнадцатом году, когда начались "известные вам события", эмигрировал в Польшу.
– Сами понимаете, на чужой стороне несладко, да что поделаешь обстоятельства вынудили... Однако, - воскликнул он,- я по-прежнему люблю Россию и всегда рад поговорить с русскими!
Жена дипломата и я не могли сказать того же о себе. У нас не было никакого желания поддерживать разговор с белым эмигрантом, тем более, что обаянием он не отличался, а его устаревший словарь, взгляды и психология обывателя выдавали в нем личность серую, заурядную.
Нам стало противно. Женщина занялась Вовой, тихо ему что-то втолковывая, я же демонстративно отвернулся к окну, показывая нежелание вести разговор. Однако он и виду не подал, что заметил нашу неприязнь. Угодливо предложил мне французскую сигарету, попросил у меня русскую папиросу и развязным тоном продолжал:
– Так хочется раскрыть свою душу! Надеюсь, вы меня поймете. Эмигрант! Само слово звучит оскорбительно. До сих пор, поверите ли, я не принял польского гражданства и надеюсь, что мне разрешат вернуться на родину. Правда,- он горестно развел руками,- на мои три заявления я получил три отказа. Смешно! Разве я враг обновленной России? Нет, буду подавать заявления еще и еще, пока не получу разрешения. Как вы считаете, добьюсь я своего?
Я обратил внимание на то, что у "архитектора", как и у ксендза, не было с собой ни чемодана, ни портфеля. Это обстоятельство насторожило меня. Мелкие шпики часто допускают небрежности в работе. Но на вопросы надо было отвечать, чтобы не вызвать у него подозрений, и я как можно спокойнее произнес: