На трудном перевале
Шрифт:
На автомобиле через Карпатский хребет до штаба армии надо было проехать около ста километров. Осень [126] была в полном разгаре. Деревья и кустарники на склонах гор покрылись кроваво-красными и желтыми листьями. Хотелось остановиться и любоваться этим праздником красок, с необычайной щедростью разлитых кругом. Но останавливаться было невозможно. Война стояла грозным призраком позади этого праздника умиравшей природы.
Автомобиль вылетел из-за поворота на небольшую полянку, и шофер внезапно резко затормозил. Посреди поляны лежал самолет с поломанными крыльями. Никто не мог сказать, почему он упал здесь безжизненной массой, похоронив под своими обломками летчика и наблюдателя. Они лежали неподвижно, молодые, безусые юноши, придавленные тяжестью стальной птицы, и мухи облепили доставшуюся им нежданно добычу...
Автомобиль снова устремился вперед по дороге, извивавшейся
После дороги меня повели закусить в богато отделанную резным дубом столовую. Несколько молодых офицеров штаба завели со мной разговор о «Мара Румении». Австрия, по их мнению, была основательно потрепана русскими, и теперь румыны наносили ей последний удар. Первый шаг сделан успешно. Карпаты — позади, часть Трансильвании занята. Офицеры удивлялись, почему Россия так долго возилась с австрийцами, победа над которыми давалась так легко. Легкомыслие, с которым болтала эта молодежь, было совершенно изумительно.
После обеда пришла почта, и все занялись просмотром только что полученного из Парижа журнала «Ла ви паризьен», известного тем, что он специализировался на изящной, искусно иллюстрированной похабщине. Рассказы из жизни парижских кокоток — вот чтение, которым развлекались господа офицеры на театре войны. Для этого журнал везли из Парижа морем через Архангельск. Моряки рисковали жизнью в борьбе с немецкими подводными лодками. Кипы журналов заполняли [127] трюмы кораблей, в то время как не хватало тоннажа для доставки снарядов и медикаментов.
Я попросил показать мне службу связи; хотелось получить некоторые указания от генерала Лечицкого. Румыны не могли выполнить этого пожелания. Службы связи у них не было. В штабе, конечно, есть телефон, поставленный еще владельцем замка, и по этому телефону можно передать в телеграфную контору Сан-Миклоша телеграмму в 9-ю армию. Это было первое, что поразило меня. Я привык к тому, что из армейского штаба выходит целый пучок телеграфных проводов, связывающих командование с подчиненными, соседями и высшим командованием. Из штаба Северной румынской армии выходил только один-единственный провод местного телефона.
— Как же вы управляете армией в операции? — спросил я.
— Очень просто. Генерал Презан выезжает верхом на высоту, с которой видно поле сражения, а посылает ординарцев туда, где в этом встречается надобность.
Я сразу не мог понять, смеются надо мной или говорят серьезно. Но факт был бесспорен. Службы связи не имелось.
Получив в штабе армии информацию о положении дел, я отправился дальше, к войскам, расположенным в районе горы Петрусул, где предполагались операции в тесном взаимодействии с русской 9-й армией. Телефона туда не было. Донесения доставлялись конными ординарцами. Я нашел штаб 56-го полка в долине под высотой. В полку только что произошло неприятное событие. Левофланговая рота отошла назад без приказа под влиянием страшной, как говорили в штабе полка, бомбардировки: в её расположении упало не менее пятнадцати снарядов. Противник не преследовал, и прежние позиции роты находились в 300–400 метрах перед новыми. Я прошел на место боя и установил, что никаких укреплений ротой не было построено, несмотря на то, что она занимала район более недели. Ни окопов, ни блиндажей, ни проволочных заграждений. Проволоки, как выяснилось из разговора, вообще во всей румынской армии не имелось. Офицеры жаловались, что в полку всего четыре пулемета. Не удивительно, что в [128] этих условиях пехота не могла вынести падения на её участке пятнадцати бризантных гранат. Нужно было выяснить дальнейшие подробности того, что произошло.
— Что делает ваша артиллерия? — спросил я.
Мне показали расположение артиллерии. На окраине деревни находился артиллерийский дивизион, батареи которого стояли в затылок на расстоянии двести — триста метров одна за другой. Командный состав расположился на копне сена позади самой дальней батареи. Он не мог не только руководить огнем батарей, но и просто видеть поле сражения. На вопрос, чем же объясняется такое своеобразное положение дел, командир дивизиона глубокомысленно заявил, что из такого положения легче всего отходить в случае натиска противника. Это было верно. Выяснилось, что в артиллерии нет проводов и телефонов и батареи вынуждены становиться на открытых
Вернувшись в Бухарест, я мог в своем докладе сделать со всей решительностью только один вывод: румынская армия в её теперешнем состоянии совершенно небоеспособна, она побежит под первым серьезным натиском подошедших германских резервов. При таком положении у русского командования могло быть только два выхода. Первый: предоставить румын самим себе. В этом случае разгром румынской армии становился неизбежным, и в руки противника попадал богатый хлебом и нефтью край, который давал Германии и Австрии то, что им больше всего было нужно. Мало того, австро-германские войска получали свободный путь через Молдавию в тыл всему русскому фронту. Эта угроза должна была заставить русское командование подумать о другом [129] выходе — послать на помощь румынам свои войска, которые должны занять важнейшие операционные направления, и направить в распоряжение румынской армии технические средства, пулеметы, проволоку, телефонное имущество и, главное, инструкторов для того, чтобы ознакомить румын с приемами современной войны. В результате этих мероприятий румынская армия была бы сохранена как союзник, способный оказать серьезную помощь; Германия не получила бы подкрепления хлебом и нефтью; союзники, пройдя Карпаты, имели бы в своих руках выгодную исходную позицию для наступления на жизненные центры противника.
Это было настолько ясно, что все русские военные люди на Румынском театре немедленно встали на эту точку зрения. Генерал Лечицкий подкрепил их мнение своим авторитетом. Румынам надо было помочь всеми средствами — и помочь немедленно. Но все уперлось в глухое сопротивление Ставки. Чем оно было вызвано, неизвестно. Пустовойтенки и щелоковы всех рангов были не способны просто и здраво мыслить. Недаром мудрый еврейский царь Соломон в своих притчах писал: «Лучше повстречать в лесу медведицу, потерявшую детей, чем глупца с его глупостью».
После долгих и отвратительных колебаний вопрос был наполовину решен и наполовину отвергнут. На помощь румынам решено было послать всего два корпуса. Однако переброску их отложили до 1 октября с тем, чтобы закончить её к середине месяца. При этом корпуса разрешили использовать только рядом с 9-й армией для смены румынских войск. Никто не мог сказать, что Румынии было отказано в помощи. Но по существу это был обман, ибо все эти маневры могли быть выполнены только к концу октября, и на целый длинный месяц перед смелым и быстро действующим врагом Румыния оставалась без всякой помощи. О посылке румынам техники и инструкторов Ставка даже не хотела говорить. В переводе на простой человеческий язык это означало, что Румынию бросили на произвол судьбы так же, как перед этим были брошены Сербия и Бельгия.
Естественно, немцы не стали ждать, пока скрипучая машина русского командования приведет в действие свои заржавевшие колеса. Они привезли в Трансильванию [130] несколько дивизии и перешли в стремительное наступление. Случилось то, что должно было случиться. Румынская армия под ударом вполне современной и технически оснащенной вооруженной силы немцев бросилась отступать. Первыми побежали генералы, у которых были автомобили. За ними потянулись офицеры, располагавшие конными средствами передвижения. Массы бойцов, которым нечего было защищать, кроме своей вопиющей бедности, брали винтовки на плечи и уходили в тыл, пока их не встречали офицеры, заранее уехавшие на «новые позиции». Лишь некоторые руководители, вроде генералов Презана и Василеску, делали безнадежные попытки остановить безудержное бегство. Ничего не могло сделать и главное командование, которое в ответ на приказ перейти в контратаку получило просьбу разрешить отойти еще на два перехода. Вслед за телеграммами, в которых сообщалось, что та или другая дивизия мужественно защищает перевал, приходили сведения о том, что дивизия организует контратаку в двадцати километрах позади той линии, которую она якобы только что обороняла. Трусость, беспардонная ложь переплетались с самоотверженным поведением отдельных частей и офицеров, опираясь на которых, главное командование делало отчаянные попытки восстановить порядок и сдержать натиск немцев.