На тверди небесной
Шрифт:
Шорох. И снова я в реальности, в грубой, холодной, болезненной реальности, и кто-то склоняется надо мной. Бог ты мой, это же Эльгеро!
— Кей?
— Я-а, - оказывается, я даже говорить могу, то есть сипеть. Говорить не получается. Но как хорошо, что он здесь!
— Кей, что с тобой?
– он расстегивает на мне пуговицы, что-то там отдирает, мне больно.
— Да, не очень хорошо. Сейчас, подожди.
Он начинает меня мучить. И зачем это все нужно? Неужели нельзя оставить меня в покое? Он крутит мое неповоротливое тяжелое тело, что-то там затягивает, разворачивает бинт, рвет ткань, колет
— Сейчас легче будет, Кей. Сейчас, потерпи.
А-а-а… я тут так хорошо, спокойно лежала. Оставь же ты меня в покое! Зачем все это делать? Мне так больно, что я уже не переставая, ору - то есть на самом деле, конечно, получаются только тихие стоны и охи, но мне кажется, что ору.
Наконец он укладывает меня на какую-то доску. Сдергивает с себя куртку и накрывает меня, укутывает сверху. Я молча жду, пока внутри все успокоится.
— Сейчас, Кей, надо подождать. Тебя так нельзя трогать. Скоро вертолет придет.
— Не уходи, - прошу я.
— Я посижу с тобой. Я за тобой пришел, Кей. Я тебя искал.
— Там… девочка.
— Она убита, Кей.
Я и сама знаю, что она убита. Там одна голова.
— Здесь больше нет никого. Я тебя искал. Ты будешь жить, Кей.
— Пить, - говорю я. Эльгеро колеблется. Потом подносит к моим губам колпачок.
— Не пей, только смочи рот. И плюй. Не пей, плохо будет.
Я послушно полоскаю рот и плюю. Плюнуть удается недалеко. Эльгеро стирает мне слюну с подбородка.
Он все еще сидит со мной. И все еще ночь. Я ничего не вижу почему-то, туман. Из тумана - лицо Эльгеро, узкое, смуглое, с блестящими черными глазами.
— Кей, - он гладит меня по голове, - тебе больно?
— Ничего, - говорю я.
— Потерпи еще немного. Сейчас.
— Эль, - говорю я. Никакой он теперь не стаффин, не хесс иль Рой. Теперь можно и так, - я умру?
— Нет, Кей. Не сдавайся. Живи. Не сдавайся, пожалуйста. Кей, я не смогу без тебя. Я тебя люблю, Кей. Всегда любил.
Я даже слегка прихожу в себя.
— Эль, ты же эту… у тебя же… эта, Шилла.
— Уже давно нет. Это была ошибка. Это было недолго. Она уже давно замуж вышла. Я тебя, Кей… только тебя. Не сдавайся, пожалуйста. Не закрывай глаза. Можешь еще потерпеть?
Конечно, могу. Какой вопрос?
Эльгеро раза два зашел ко мне, пока я лежала в госпитале. Две операции. Три месяца. Как я потом умудрилась нагнать программу и закончить учебу вместе со своим сеном - поражаюсь. Впрочем, для меня составили индивидуальный план.
Эльгеро зашел всего раза два, и держался весело, приветливо, болтал о том, о сем, но я не решалась назвать его иначе, чем "хесс". Приезжал отец и прожил рядом со мной почти неделю. И потом еще приезжал по воскресеньям. Постоянно заходили, конечно, ребята из сена.
Про Эльгеро мне не все было понятно, но ведь он же вообще-то работает на Триме, так что у нас бывает редко. Когда бы ему ко мне заходить? Я иногда вспоминала ту сцену - как он сидел со мной в развалинах, пока не пришел вертолет и меня не потащили на носилки, и я окончательно уже вырубилась. Но чем дальше, тем больше эта сцена казалась мне нереальной. У меня вот такое же было в Дарайе в плену, мне все мерещился Эльгеро, будто он со мной разговаривает.
Но мне рассказывали, что он действительно меня спас. Что когда уже операция была закончена почти, и он освободился - специально взял мотоцикл и поехал меня искать. В освобожденный лайский городок. Хотя бы мое тело, или хотя бы голову - чтобы убедиться в смерти.
Ну что ж, ведь у него особые отношения с моим отцом, и естественно, что ради Вэйна иль Кэррио можно поискать тело его дочери, может быть, он чувствовал некую ответственность.
Когда я уже начала вставать, ходить, как-то в больницу прискакал на протезе Аллин. Маленький и весь сияющий. Он показывал мне, как ловко, почти не хромая, научился уже ходить на своей палке с резиновым "копытом". Ему не надо было доучиваться в квенсене - калек не берут на войну.
— Ты знаешь, - сказал он, тихо сияя, - а мне ведь дадут перевод! Отец Майс сказал, что уже почти стопроцентно. Уже все решено. Я буду хойта!
Он говорил без умолку. Про свой монастырь, о котором давно мечтал. В зоне Шиван. Он в этот монастырь ездил чаще, чем к матери - по нескольку раз в год. Все каникулы почти там жил. Там его все знали и любили, и туда его точно возьмут. Он будет учиться в семинарии. Он уже документы собирает! Семинария там же, в Шиване. Уже разговаривал с начальством. Шутил, что будет поп с копытом, поднимешь рясу - а из-под нее копыто торчит, вот страху-то! Он был так безумно счастлив этим своим увечьем, его просто несло. Он ни о чем другом даже говорить не мог, только о предстоящем бытии в качестве хойта. Разве что когда мы вспомним о погибших - помолчит немного расстроенно, и потом опять - про монастырь.
А мне было и хорошо. Я тоже не хотела ни о чем говорить. И хорошо, что не надо искать темы, что не надо вспоминать ни о чем. Или говорить о своем - что у меня-то хорошего? О своем как начнешь говорить, так все и болит. Потому что так и вспоминается - Эсвин, неуклюжий и огромный, и удивленно открытые глаза смотрят в небо. Еще там Вильде погибла из нашего сена. Оторванная голова Ивик рядом со мной, пустые глазницы. Да и все остальное - сам бой, следы деятельности гнусков, забитый насмерть пленный дараец, холодный кол в груди - все это болело внутри и не проходило, и впереди-то, главное, у меня ничего хорошего не было. И Эльгеро не было. Впереди - все та же война. Вечная. Да, я сама это однажды выбрала и не откажусь. Ничего другого мне тоже не надо. В том-то и беда, что - не надо. Чего бы и мне не попроситься в хойта, в монахини? Так ведь и не хочется. Это мое, война эта. Это мой путь. Только уж очень мерзкий и холодный, и плохо мне, плохо… И пусть Аллин говорит, болтает, улыбается. Пусть хоть кому-то на свете будет хорошо.
Потом еще пришел муж Вильде, Касс. Бывший математик. Поэт. Просто оказался в городке, и решил заодно навестить меня. Меня все почти так навещали. Мы сидели втроем - я, Аллин и Касс, в палате. Моя соседка, пациентка со сложным переломом руки, куда-то ушла. Аллин как-то притих, видно, наша двойная тяжелая тоска уже оказалась ему не по силам, уже не переломить ее радостью.
— Ты бы сыграл что-нибудь, - попросила я Касса. Тот кивнул и взял клори. Пробежался по струнам длинными, тонкими пальцами.