На вершине власти
Шрифт:
– Вы бы в салон прошли. Не положено здесь находиться.
Но человек за спиной никак не реагировал на его слова, и только спустя полчаса, когда они уже подлетали к Бергашу, скрылся, бросив напоследок:
– Напоминаю: после посадки из вертолета не выходить.
– Да пошел ты! – прошипел ему в спину Данилин.
Сразу после приземления к ним на большой скорости подъехала машина, из нее выскочил длинный парень в армейской форме, но без знаков различия и подбежал к вертолету.
– Сейчас начнут выгружать бомбу, – высказал предположение Данилин и осторожно выглянул. – Так, один гебист вылез… Эй, слышь, Дима,
Уланов, не веря, тоже выглянул. И действительно: в машину садилась женщина. Гебист ее торопил, а она, похоже, была недовольна, оборачивалась к нему раздраженно – и теперь Уланов увидел ее лицо.
– Н-ну!!! – выдохнул он потрясенно и больше ничего сказать не мог.
Там, внизу, была Людмила – живая и невредимая.
84
Посол СССР в Джебрае все последние ночи спал скверно, точнее, почти вовсе не спал. Причина этого была простой. За долгие годы своей деятельности здесь он ни разу не слышал, чтобы жизни иностранных дипломатов в Хедаре угрожала какая-либо опасность, все они покидали столицу целыми и невредимыми, когда их миссии завершались, но что-то подсказывало Агафонову, что бывают такие неожиданные изломы в судьбе, которые невозможно предугадать, обладая даже самой развитой интуицией. Самое паршивое заключалось в том, что он, Агафонов, был совершенно ни при чем, будь на то его воля – он все сделал бы иначе. Другие принимали решения, а отдуваться за все предстояло ему одному.
Майор Овчаренко, преемник покойного полковника Гареева, догадывался, кажется, о терзаниях посла, возможно, даже посмеивался над ним в душе, но виду не подавал, прикрываясь маской деловитой озабоченности.
Когда неизвестный и до сих пор не обнаруженный террорист напал на служащую советского госпиталя, тяжело ее при этом ранив, первой мыслью Агафонова было – подготовить ноту протеста джебрайским властям. Но это следовало согласовать с Москвой, а значит – ждать утра. Но ждать не пришлось, потому что уже через полчаса после покушения к послу примчался Овчаренко с инструкциями своего московского начальства: никакой информации о покушении джебрайцам не давать, о состоянии жертвы не информировать, ждать указаний. Агафонов, до сих пор не оправившийся после истории с переводчиком Хомутовым, из-за которой, как он полагал, его вполне могли отозвать из Хедара, испуганно согласился, имея однако предчувствие, что вся эта история выйдет боком – и не ошибся.
Под утро снова заявился Овчаренко с инструкциями из Москвы. Предстояло объявить джебрайской стороне о гибели советской гражданки Песоцкой, в связи с чем посольству надлежало внести официальный протест, саму же Песоцкую, которая все еще не пришла в сознание, содержать под усиленной охраной на территории советского военного госпиталя, скрывая этот факт не только от джебрайской стороны, но и от сотрудников советского посольства.
Агафонов свой хлеб столько лет ел не зря, и всю комбинацию прозрел моментально. Москва была недовольна в последнее время Фархадом, он стал непредсказуем, многое позволял себе без консультаций с послом – а потому президента следовало одернуть. История с «убийством» советской гражданки годилась для этих целей как нельзя лучше. Агафонов заподозрил даже, что джебрайцы могли и не иметь никакого
Поначалу никакой опасности он не видел – раненая была плоха и, по словам начальника госпиталя полковника Суркова, могла умереть в считанные часы. Такой исход – Агафонов понимал это – устраивал всех. Только начальник госпиталя беспокоился поначалу: с него спрос предстоял, но ему дали понять, что будет принята во внимание сложность данного случая.
Однако, вопреки ожиданиям, Людмила не умерла, и в один из дней Агафонова посетила ужасная мысль – а что, если все раскроется? Среди обслуживающего персонала госпиталя имеются джебрайцы, и совершенно очевидно, что среди них есть люди президента Фархада. Уязвленный резким протестом советской стороны, к тому времени тот вновь развязал боевые действия на севере страны, и если до него дойдет, что его грубо спровоцировали, обвели вокруг пальца…
Агафонов засуетился. Поняв, что стал заложником обстоятельств, он бросился к Овчаренко, но тот лишь равнодушно пожал плечами и посоветовал не волноваться понапрасну. Ему будто и невдомек было, что Фархад, если ложь раскроется, способен на самые непредсказуемые действия.
– Ее необходимо убрать отсюда! – шумел Агафонов, заламывая руки.
– Что значит – убрать? – переспрашивал Овчаренко, глядя равнодушно.
– В Союз!
– Каким образом? А если в тот момент, когда мы ее потащим в аэропорт, ее опознают? Вы себе представляете последствия?
Агафонов, разумеется, представлял.
– Но она не должна здесь находиться! Каждый день ее пребывания в госпитале – страшный риск!
– Кто же виноват в том, что она выжила? – иронизировал Овчаренко.
– А если ее состояние ухудшится? – предположил Агафонов с проснувшейся надеждой.
– Ну, теперь это вряд ли. Я слышал от Суркова, что она, напротив, быстро поправляется.
– Всякое бывает, – Агафонов настаивал, надеясь, что собеседник поймет.
Овчаренко мрачно усмехнулся, извлек откуда-то из недр массивного стола «Макарова», положил перед послом.
– В чем дело? – побагровел Агафонов.
– Ваша идея – вам и карты в руки, – проговорил Овчаренко насмешливо.
– Вы неправильно меня поняли, – посол бессильно откинулся.
– Бывает. Прошу извинить меня.
Овчаренко спрятал пистолет. Разговор был окончен.
Но продолжение вскоре последовало. Агафонову сообщили: Москва дает «добро» на эвакуацию Песоцкой в Союз – с соблюдением всех мер предосторожности. План был прост – на советском армейском автомобиле, не подлежащем досмотру на улицах Хедара, доставить женщину в столичный аэропорт, оттуда вертолетом переправить в Бергаш, на советский военный аэродром, и далее, армейским транспортом – в Союз.
Всю подготовку Овчаренко взял на себя, Агафонова даже не посвятили в подробности, и посол вновь испытывал чувство бессильной незащищенности – другие люди занимались делом, неблагоприятный исход которого мог стоить Агафонову головы. Он потерял сон и аппетит, начало пошаливать сердце, вдребезги разругался с женой из-за пустяка… Овчаренко же от каких-либо комментариев уклонялся, на все расспросы отвечал коротко: «Все делается по плану». Оставалось только Бога молить, чтобы все прошло гладко.