На волоске

Брай Марьяна

На месте я зашла за кусты, сняла с себя все вещи и накинула подсохший уже легкий плащ, что всю обратную дорогу несла над головой, как стяг. Веревочкой от корсета перевязала, чтобы не распахивался, а рубашку и юбку повесила сушить. Палия повторила за мной.

Нас теперь усадили под дерево, туда, где были привязаны лошади. Хорошо, хоть не оставили на солнцепеке. После этого из домика вывели остальных, и все трое на лошадях, повели их к реке. Я насчитала десять девушек. Все явно одной национальности, и все до одной смотрели на нас как на врагов. Словно это мы держали их в том доме. Мужчина, что приехал утром,

остался с нами.

Он пил какой-то горячий напиток, который заварил сразу после ухода мужчин с девушками, и, рассматривая нас, напевал. Может, и не напевал, и это была своего рода молитва, но слов в его звуках не было. Только очень монотонное и долгое повторение гласных букв в разном их сочетании.

Вот тогда-то я и узнала о себе хоть чуточку. Палия прилегла рядом и, делая вид что спит, рассказывала мне прямо в ухо о моем прошлом. О том, что ей рассказала Малисат. А говорила она ей правду или нет, узнать, наверное, не получится никогда.

Палия говорила, а я не могла поверить в то, что это происходит сейчас со мной. Настолько неправдоподобная история могла быть в кино, книге, но не со мной – обычной женщиной, которая просыпаясь утром, думает только о работе и лекарствах.

Глава 4

Глава 4

Я, а точнее, Малисат – девушка с красивыми каштановыми волосами и кожей цвета топленого молока, была дочерью уташа. Это, видимо, звание военного командира. Вообще, она назвала его канафаром, и это значило, что он был главнокомандующим, а «уташ» - это простонародное название среди самих хиретов.

Отец был стар, а я была его поздним ребенком. Сыновья, мои старшие братья, давно стали кем-то вроде офицеров, Палия назвала их ренгафарами, а дочку он держал при себе.

Матери Малисат лишилась рано и не помнила, как она выглядела. А еще, Малисат сказала Палии, что искать ее никто не станет.

Если кратко, то Хирета – земли, где живет малочисленный народ. И отколовшись от огромной Империи, хоть и могли присоединиться к большим кускам, решили быть самостоятельным народом. Но они так и не стали угрозой для врагов и защитой для своих. А вот Алавия – стала. Это земли, которые не проехать и за несколько рундин.

– Палия, что такое рундина?

– Сейчас третий день второй рундины, - не понимая, чего я от нее хочу, ответила Палия.

После долгих разъяснений, рисунков палочкой на песке, я поняла. Рундина это неделя. И в ней не как мы привыкли, семь дней, а девять. В месяце пять таких недель. Сорок пять дней в месяце. А месяцев всего десять.

Алавия – огромное государство, где есть все, что только можно желать. Именно так мне описала Палия место, куда нас, по всей видимости, везли. Когда меня выкрали у отца, то заявили, что отдадут только за всех рангафаров армии Хиреты. То есть, он должен был отдать всех офицеров, чтобы вернуть меня. Естественно, он не согласился, и теперь я стану очень дорогим лотом на рынке Алавии.

Девушки с моей внешностью там большая редкость, а тех, кого удавалось захватить из моих многострадальных землячек, мигом попадали в рабство.

Значит, так. Я хиретка, девушка даже не из государства, а из небольшого, но гордого кочевого племени. Только потому, что у нас

нет точки постоянной дислокации, Алавия нас не поработила. Очень, черт возьми, мило.

Я наблюдала за девушками, которые возвращались с купания, и задала вопрос Палии:

– А твой народ? Ты же не похожа на них, ну, цветом кожи. Ты такая белая!

– Они тоже из Балии, только они дочери ласов, а я дочь патриолуса, - не без гордости заявила Палия.

В процессе я выяснила, что ласы — это крестьяне, а патриолус - дворянин, имеющий высокий статус. Она не выходила на улицу днем, и ее тело до этих дней не знало света солнца. Деревенские девушки имели всего одну одежду, и вышивали ее вместе с матерью аж с шести лет, и к шестнадцати годам они могли носить эти безрукавки и считаться невестами. Ночевали эти девушки все в одном месте – в доме старухи, которая и выдаст их замуж. Днем были под опекой матери и отца, а вечером собиралась на ночлег. Это и погубило их. Алавийци, промышляющие продажей людей, прекрасно знали где взять самое дорогое.

– Только ночной свет двух огней освещал мое лицо, - добавила она. Теперь я поняла почему девушка постоянно куталась в плащ и утыкалась лицом в мое плечо. Значит, местные дворянки гордились своей белоснежной кожей. Палии пришлось тяжелее, потому что ее в руки работорговцев отдал собственный отец, чтобы не отняли его дом и не убили сыновей. Девушка словно смирилась с этой участью и даже была счастлива, что ее жизнь стоила жизни всего дома.

Рассказанное за день никак не укладывалось в моей голове, но я приняла решение быть сильной и очень внимательной. Как учил меня муж, как делал это наш сын. Они всегда говорили, что в мелочах тысяча возможностей, и паника – твой личный и самый страшный враг.

Что там за два огня мне выяснять не хотелось, и только ночью я поняла, что она имела в виду.

Спать нас оставили на улице. Старший, которого мужчины называли Зират, нарубил веток и сделал что-то вроде небольшого шалаша. Накрыл его большой попоной, которая весь день была свернута и приторочена к седлу его лошади. Видимо, мы с подругой слишком дорогой товар, чтобы снова отправить нас в домик, где нас чуть не заморили голодом.

Когда начало темнеть, нас накормили той самой кашей, вручив прямо в руки по два шарика. Так они хранили остатки еды – обваливали эти комы травами и специями, солили и складывали в кожаные мешки. Мой желудок с радостью принимал сейчас все, и я съела, не сомневаясь, оба. Запила горячим настоем каких-то непривычных по вкусу, но приятных трав. Кружек было всего три, и те, скорее всего, были в ходу среди мужчин. Девушки в доме горячего питья не получили. Им поменяли воду в ведре, бросив туда тот же ковш.

Мы надели сухие и чистые теперь рубахи. Я натянула юбку, а корсет оставила под головой, завернув его в свой плащ. Было тепло, сухо, начинали стрекотать кузнечики или цикады. Пока мы не знали, что с нами будет, но биться в страхе за свою жизнь у меня не было ни сил, ни желания.

Вот тогда-то, когда Палия заснула, как воробышек, свернувшись в кучку, прижавшись ко мне спиной, я и увидела то, что ввергло меня в шок и лишило всех надежд на возвращение: в треугольнике шалаша, который служил выходом, на фиолетовом небе, среди тысячи ярких звезд, к привычной взгляду луне слева подбиралась еще одна.