На восходе солнца
Шрифт:
Старик в ответ поднял обе руки и растопырил все пальцы.
— Десять дней! — ужаснулся Саша. — Ну, это мне никак нельзя. Нельзя. Дезертиром сочтут. Пойми, милый человек. Нельзя, — взволнованно и бессвязно заговорил он. — Ты позови из русских кого-нибудь. Русского позови.
Саша не знал, где он находится. Его попытки расспросить об этом старика были безрезультатны. Он полагал, что в пургу сбился с пути и забрел на соседний участок, где на казачьих заимках жили китайцы-арендаторы. Удивляло только одно — ни Василий, ни кто другой из милиционеров до сих пор не заглянули
Старик же, слушая Сашу, только качал головой и по-прежнему показывал ему десять пальцев.
«Вот беда, не понимает! Ну как растолковать?» Из-за невозможности объясниться Саша еще больше разволновался. «А вдруг меня нарочно упрятали, потом уволокут за границу?» — от такой мысли лоб его сразу покрылся испариной. Если до этого Саша испытывал к старику самые теплые чувства, то теперь он с большим подозрением посмотрел на него. И как это лицо казалось ему добрым, привлекательным? Сейчас Саша видел на нем скорее хитрость, затаенную жестокость и тысячу других пороков. Разве не странно, что старик упорно не хочет позвать к нему русских? Тут у многих свои счеты с корчемниками. Ах, если бы сил побольше. Саша сумел бы постоять за себя.
Старик знаками показал, что ему нужно выпить приготовленное питье.
— Чифан, капитана. Си-пи.
— Не буду! — Саша отрицательно замотал головой. — Позови русских, слышь. Пусть отвезут меня в лазарет. — И он с враждебностью оттолкнул руку с питьем.
Тогда старик сзади обхватил его шею, нажал пальцами на подбородок. Саша невольно открыл рот, и тотчас туда было вылито питье из чашки. Саша поперхнулся, глотнул, во рту остался характерный горковатый вкус опиума. Слезы полились у него из глаз от досады, обиды и собственной беспомощности.
На другой день мысли о западне ему самому показались вздорными. Но беспокойство не проходило. После некоторого подъема у него наступил упадок сил. Апатия и безразличие ко всему овладели Сашей. Он лежал и с мрачным видом смотрел в потолок, молча глотал лекарства, отказывался от еды. Старик что-то говорил, в чем-то убеждал его, — Саша был глух ко всему.
Однажды в фанзу вместе с молодым хозяином зашел рослый китаец с рябым лицом. Он тотчас заговорил на ломаном русском языке, мешая русские и китайские слова.
— Тебе чего — больной? Кушай много надо. Кушай нету — ходи нету. Совсем тогда фангули, — весело блестя зубами, сказал он Саше. — Хабаровска еси?.. Моя раньше тоже Хабаровска ходи. Работай! Паяй-а-а-а! — вдруг пронзительно-громко завопил он, как раз так, как кричат паяльщики на улицах.
Саша рассмеялся.
С грехом пополам они объяснились. Саша узнал, что он вышел прямо на китайскую сторону (раньше это ему и в голову не приходило). Молодой китаец, который был сыном старика, подобрал его, истекающего кровью, на Уссури. Долго он не приходил в сознание, и хозяева опасались за его жизнь. Его лечили женьшенем, который старик давно тайно выкопал в горах и берег для себя. Если он будет послушным — через полмесяца вернется домой.
Из деликатности китайцы не задавали ему никаких вопросов. Но Саша сам рассказал о себе. Рябой сочувственно покивал головой,
— Худой люди еси. Купеза.
— Ладно, это я понимаю, — сказал Саша.
Он проникся безграничным доверием к своим хозяевам-китайцам. И стыдно ему было за необоснованные подозрения, и радостно в то же время.
— Старику спасибо скажите, я его век не забуду. И женьшень оплачу, в долгу не останусь, — со слезами на глазах говорил Саша.
Старик долго говорил что-то рябому, посматривая то на Сашу, то на сына. Молодой китаец тоже поглядывал на кан и улыбался,
— Его старик еси — все равно скоро помирай. Деньги не надо, — перевел рябой. После некоторого раздумья он взял молодого китайца за руку и подтолкнул его к Саше. — Твоя, его — друга еси. Вот... То-ва-ли-са... — он соединил их руки.
Саша в искреннем порыве обнял молодого китайца.
Как рассказал рябой, здесь уже слышали о революции в России. Хорошо, что русские прогнали царя и плохих начальников. Старик и его сын очень обрадовались, узнав, что Саша есть новый русский капитан. Впрочем, об этом они догадывались и раньше.
Саше хотелось узнать, что происходит сейчас на родном берегу. К сожалению, китайцы ничего нового не могли сообщить ему. Он узнал только, что через Уссури по льду на эту сторону переправляются по ночам небольшими группами какие-то русские. В поселке они не задерживаются, а двигаются дальше в глубь страны. «Должно быть, господа офицеры в Харбин бегут, — весело подумал Саша. — Значит, все идет, как надо».
С этого дня у него пробудился интерес к окружающему. Появился волчий аппетит — верный признак того, что дела пошли на поправку.
В дни болезни Саша как бы углубился в себя; в его голове подверглись суммированию и переработке все те факты и впечатления, которые принесла жизнь в последние месяцы. Над многим он пораздумал теперь на досуге — о судьбе отца, Сони, Василия и о судьбе страны.
Настал наконец день, когда молодой китаец в первый раз вывел Сашу на улицу. Его посадили на дровяной чурбак; Саша спиной прислонился к стене и жадно вдыхал морозный, пьянящий воздух.
Был тихий зимний вечер. Саша глядел на звездное небо, припоминал созвездия, которые когда-то заучивал на уроках астрономии.
Китаец тронул его за плечо и показал рукой вдаль. За белесой неясной равниной Уссури, почти в ряд с нижними звездами, мерцали два-три желтых огонька. Саша сперва довольно равнодушно посмотрел на них, затем сердце у него забилось: он видел огни поселка на русской стороне. Пожалуй, это как раз та деревня, где они с Василием несли службу. Вот здорово!
Он смотрел не отрываясь, и мысли его унеслись далеко-далеко.
На другой день Саша получше рассмотрел противоположный берег и убедился, что это действительно тот самый поселок. Всего полторы — две версты отделяли его от родного берега. Но где-то посередине протянулась невидимая линия государственной границы. Саша не знал правил пограничного режима, принятых в Китае, но понимал, что бедному рыбаку не так-то просто перейти на другой берег.