На восходе солнца
Шрифт:
На столе стояли графины с водкой, бутылки с коньяком, открытые банки со шпротами, тарелки с паюсной икрой, селедочка с гарниром.
Савчук присел на краешек кровати. Макотинский подал ему стакан водки.
— Ну, определились? — спросил он участливо.
Савчук неопределенно пожал плечами.
— Миловидная женщина, господа, — рассказывал тем временем сотник, слегка грассируя и рисуясь, — Миндалевидные глаза. Рот только для поцелуев и создан. Красивый высокий бюст. Бюст, господа! — и он сделал округлое движение рукой и улыбнулся
Савчук чувствовал себя отвратительно. Когда на фронте его произвели в прапорщики, он не раз в офицерской среде ощущал такой же точно холодок. Существовала неуловимая грань, которой эти люди умели отделить себя от других.
— И что же вы тогда предприняли? — блестя глазами, щеками и лысиной, спросил толстый капитан.
— Позвал урядника. Эта дамочка, говорю, офицером брезгует. Может, казаки ей больше подойдут. Отдаю всему взводу. Вот так, господа, была наказана строптивость.
Сотник рассказывал об этом без всякой неловкости и стеснения, как о деле самом заурядном.
Толстый капитан скрипнул стулом, протянул разочарованно:
— Лично вы спасовали, значит. Жа-аль... — Опустив глаза на стопку с коньяком, он взял ее пухлыми пальцами и медленно поднял до уровня глаз. — Поехали, господа! — и вылил коньяк себе в рот. Взгляд у него немного осоловел.
— А знаете, какую шутку н-надумали в штабе, — продолжал он, выловив после некоторых усилий из банки шпротину и сочно жуя. — Хи-хи! Если красные станут напирать, наша батарея запустит десяток снарядов в Сахалян. Под марку большевиков. Ну, китайцы заявят протест... начнется конфликт между ними и красными. Не дурно, а?
При этих словах Савчук быстро покосился на него: капитан медленно стал соображать, что сболтнул лишнее.
Заговорили о красных в Астрахановке, о предстоящих боях. Глаза подгулявших офицеров озлобились.
«Хотят войны — ну, будет им война, черт их побери!» — думал Савчук.
Солнце, заканчивая свой путь, заглянуло в окна; навстречу его лучам от стола синеватыми космами плыл табачный дым.
Толстый капитан с трудом оторвался от стула, неверным движением повернулся кругом, побрел к двери; было видно, что он основательно накачался и вряд ли годен на что-нибудь, пока не проспится.
— А заметили вы, как войсковой старшина брюзжит? Обошли его при распределении постов, — сказал с усмешкой Макотинский, когда они с Савчуком двинулись по вечерним улицам в обратный путь.
За двойными рамами изредка мерцали желтые огоньки, большинство окон было наглухо завешено или закрыто ставнями. Жители прятали свою жизнь от улицы, на которой хозяйничали гамовцы.
На перекрестке — три странные неподвижные фигуры в тулупах и непривычного покроя меховых шапках. В свете уличного фонаря блеснули широкие штыки.
Савчук повернул голову и со смешанным чувством ненависти и острого любопытства поглядел на них. Это были японские солдаты-резервисты; первые, которых он увидел на своей родной
Как и предполагала Настя, Зотов пережил несколько неприятных минут. Лисанчанского и Суматохина в доме уже не было; они быстро собрались и куда-то ушли. Судаков дремал на диване. Зотов хотел разбудить его, но потом махнул рукой и пошел в библиотеку. Здесь он и сидел, не зажигая света, затаившись, как мышь. Наконец пришел камердинер и сообщил, что матрос покинул дом.
— Ушел? Ну, слава богу! — Рука хозяина заученным жестом потянулась ко лбу, коснулась живота и задержалась на полдороге к плечу. — Может, он за патрулем отправился?
— Непохоже, ваше степенство. Он мирный, — прошамкал слуга. — Прикажете свет в библиотеке зажечь?
— Не надо. Ступай. — Зотов выпроводил старика и подошел к окну.
Прохожие изредка появлялись в свете фонаря у ворот и тут же пропадали в темноте.
Мучительно долгими показались Зотову эти минуты ожидания.
Но вот неподалеку загремели выстрелы, будто там, за окнами, кто-то рвал полотно. В доме захлопали двери.
«Началось!» — подумал Зотов с радостью и страхом. Стоя сбоку у окна, он часто и мелко крестился.
Когда мимо особняка прошла сотня казаков, Зотов вдруг заторопился, схватил винчестер и тоже выбежал на улицу.
Стрельба удалялась к окраинам. В центре города казаки-гамовцы охотились за одиночками красногвардейцами.
Зотов, нацепив белую повязку, примкнул к отряду гражданской милиции. Пыхтя и отдуваясь, он бегал вслед за сынками своих компаньонов, палил куда-то из винчестера и чувствовал себя героем.
Недалеко от особняка они насмерть забили прикладами пожилого рабочего. Зотов первым ударил его сзади, а потом с остервенением пинал упавшего человека короткими ногами.
— Кончилась ваша власть. Кон-чи-лась... — фальцетом выкрикивал он, распаляя себя и других.
Жажда крови влекла его дальше.
— Господа, там матроса схватили! — сообщил пробегавший мимо человек с белой повязкой.
— Ага, матро-ос... — зарычал Зотов. — Ребята, дадим и ему отведать красной юшки!
В конце переулка группа людей образовала круг под уличным фонарем. Зотов прибавил шагу, а затем, подстегиваемый мстительным чувством, затрусил рысцой.
Шумно дыша, Зотов выбежал на перекресток. И в это время там, где столпились казаки и милиционеры, полыхнуло пламя.
У Зотова ноги сразу приросли к земле. Скрежет осколков над головой и звон посыпавшихся из окон стекол в один миг отрезвили его.
Фонарь погасило взрывом. Стараясь не смотреть на то, что осталось внизу, Зотов повернул обратно.
— Господи, благодарю, что оборонил, — шептал он застывшими губами.
Весь его пыл пропал бесследно.
Утро и большую часть следующего дня он просидел дома, с тревогой прислушивался к звукам боя, отодвинувшегося к этому времени в район затона.