На восьми фронтах
Шрифт:
И вот по просьбе члена Военного совета фронта и конечно же моей Лелюшенко повез нас в 46-ю дивизию. По дороге рассказывал:
– Полковник Копцов дважды ранен. Я пытался отправить его в госпиталь, но он всякий раз убеждал меня оставить его в соединении. Отважный человек, хороший командир!
Мы приехали в дивизию, когда ее полки только что отбили вторую за этот день яростную атаку врага. Фашисты на сей раз бросили в бой не только танки и пехоту, но и вызвали для поддержки свою авиацию. Свыше 30 бомбардировщиков ссыпали бомбы на оборону полков и батальонов соединения, но танкисты не дрогнули, не отошли ни на шаг.
Я бы,
Мы разговорились, вспомнили Халхин-Гол, общих знакомых. И только было подошли к событиям сегодняшнего дня, как нас прервал комиссар дивизии В. И. Черешнюк. Он доложил Копцову, что идет в полк Ермакова, где сейчас состоится партийное собрание.
– Партийное собрание полка на передовой?
– откровенно удивился я.
– А почему бы и нет?- пожал плечами Черешнюк.- Фашисты, думается, теперь до утра будут приводить себя в порядок.
– А можно мне пойти с вами на это собрание?
– спросил я у комиссара.
– Пожалуйста,- кивнул Черешнюк.
И мы пошли.
Командный пункт нужного нам полка размещался на опушке леса. Несколько впереди угадывались огневые позиции артиллеристов. А рядом с КП находился резерв: три танка, бронемашина и до двух взводов автоматчиков.
В некотором отдалении, в глубине леса, лежала небольшая лощинка, поросшая редким сосняком. Лучшего места для собрания и найти трудно.
Коммунистов в части осталось не густо: немногим более тридцати человек. А на собрание сумело прийти и того меньше: двадцать два. Зато немало собралось беспартийных. Собрание-то открытое.
Многие из пришедших ранены, с повязками. И все, это видно по лицам, предельно утомлены. Шутка ли, десять дней в походах и боях! Но такова уж сила дружбы, боевого товарищества - собрались вместе, и на лицах уже улыбки.
Пришли по полной боевой форме - дай сигнал, и люди тут же ринутся к своим танкам и орудиям.
Минутой молчания почтили память погибших. Имена этих коммунистов не упоминали, слишком уж большим был бы список, а времени в обрез. Но, думается, каждый из присутствующих успел за эту минуту вспомнить своего близкого друга, боевого товарища, сложившего голову в боях за свободу и независимость любимой Отчизны.
Затем командир полка полковник И. П. Ермаков сделал короткий доклад о задачах партийной организации части в боевых условиях. Собственно, это был не доклад, а скорее беседа старшего товарища с ними, коммунистами. Ермаков, в частности, рассказал о боевых делах полка за последние несколько дней боев, назвал героев, не скрыл недостатки и упущения, которые приводят к излишним потерям и неудачам, проинформировал о положении на фронте.
В прениях первым взял слово автоматчик Иван Середа. Коренастый, крепко сбитый, с большими натруженными руками, он, прежде чем начать говорить, оглядел своих товарищей - коммунистов долгим взглядом. Сказал, тяжело вздохнув:
– Да, большие потери понесла наша партийная организация...
– Снова помолчал, кашлянул так, будто ему не хватило воздуха, и продолжил: - Война сурова и зла. Это мы все видим. Что же показали бои, которые мы с вами ведем с самого Даугавпилса? Фашист пока берет техникой и, я бы даже оказал, наглым духом. Но как
А когда "юнкерсы" разворачивались, чтобы сделать второй заход, батарея сбила еще один самолет. И помните, как остальные, сыпя бомбы куда попало, поспешили уйти? Вот так и надо учить этих наглецов!
О себе Середа почему-то не говорил. Хотя, как я потом узнал, он дрался отважно. В Даугавпилсе, например, Середа, заметив фашистский танк, который вел из-за разрушенной стены пулеметный огонь (орудие, видимо, было повреждено), решил его уничтожить. Но как? Гранат под рукой не было, он их израсходовал раньше... Огляделся. И увидел валявшийся неподалеку... простой топор. Схватил его, перебежками от укрытия к укрытию зашел к танку с тыла, взобрался на него и сильным ударом топора погнул ствол пулемета. Огонь прекратился, и наши бойцы ринулись вперед.
Через день Середа один на один вышел против тяжелого фашистского танка и подорвал его противотанковой гранатой. За эти подвиги мужественный коммунист был удостоен звания Героя Советского Союза.
Но об этом я узнаю потом, примерно через неделю. А пока же шло партийное собрание и выступали коммунисты. Вслед за Иваном Середой слово взял механик-водитель танка сержант Михаил Илюхин.
– Я, товарищи,- сказал он,- начал воевать в четыре часа утра двадцать второго июня, на границе. Буду откровенен: нападение противника застало нашу часть врасплох. Мы сразу же потеряли многих товарищей. Но уже в шесть утра сами контратаковали врага и гнали его не менее трех километров. Не знаю, сколько мы подбили фашистской техники, сколько уничтожили живой силы. Ведь механику-водителю всего поля боя не видно. Но, например, только наш экипаж поджег три вражеских танка, бронетранспортер, раздавил гусеницами две легковые машины.
А потом мы дрались в окружении. Вскоре у нас кончилось горючее, не стало боеприпасов. Со слезами на глазах поджигали танкисты свои машины и в пешем строю, как матушка-пехота, пошли на прорыв. И вот сейчас вместе с вами отбиваем атаки врага...
Очень важна,- продолжал далее Илюхин,- взаимная выручка в бою. Нас, считаю, сегодня утром буквально спас экипаж Качанова. Понимаете, один фашистский танк так удачно сманеврировал, что оказался у нас с правого борта. Никто из экипажа этого не заметил. И... еще немного - и гореть бы нам свечой. Но Петр Качанов вовремя разгадал намерение врага и двумя выстрелами покончил с ним. Большое спасибо вам, товарищ старшина, за помощь!
Все взгляды устремились теперь к сосне, где стоял перебинтованный старшина. Это был коммунист Качанов. Раздалось по старой привычке несколько хлопков, а вообще-то было конечно же не до аплодисментов.
И тут попросил слова Качанов. Он был краток.
– Благодарить меня не за что. Ведь если мы не будем выручать друг друга всем погибель... Есть у меня просьба и к командованию. Держите, товарищ полковник, санитарные машины поближе к нам. Бывает ведь как: рана пустяковая, а сами обработать ее мы не в силах. Ищешь-ищешь санитарную летучку, а она иногда бог знает где, чуть ли не за два километра.