На восьмом километре
Шрифт:
Что-то в тоне Гордона насторожило Горышева. Тот был слишком серьезен.
– Вы этого не сделаете?
Горышев с тревогой и надеждой смотрел на Кашкина и Гордона.
– Почему же?
– сухо сказал Гордон.
– Мы обязаны эти сделать. Наука не может проходить мимо таких фактов.
– В конце концов, это не по-товарищески, - лицо Горышева искривилось.
– А вы можете судить, что такое по-товарищески, а что нет?
– сказал Гордон.
– Вы даже не
У Горышева сделалось удивленное лицо.
– По отношению к кому я поступил не по-товарищески?
– К Дубровскому.
– Я?!
– Горышев широко раскрыл глаза.
– Я полез смотреть лавиноскоп только для того, чтобы обрадовать его. И меня засыпало лавиной. Не откопай вы меня в последний момент, не было бы кого судить сейчас.
– Это разные вещи, - сказал Гордон.
– Я имею в виду историю со "снежным человеком".
Горышев все еще ничего не понимал:
– Обыкновенный розыгрыш. Занятие скульптурой - мое увлечение. Я потратил неделю: мне хотелось произвести полный эффект. Он все сорвал, сказав, чтобы я сам сообщил на Землю о своей находке.
– А вы представляете, - холодно произнес Гордон, - хотя бы сейчас представляете, что произошло бы, если бы Дубровский радировал о вашем "снежном человеке"? Над кем смеялся бы весь мир?
– Есть границы розыгрыша, - подтвердил Кашкин.
– Одно дело в студенческой компании, другое - на всю планету. Тут юмор уже кончается. Название другое.
Горышев в растерянности смял салфетку.
– Мы, совершенно очевидно, по-разному понимаем, что такое юмор, заметил Гордон.
– Ну что ж, все прояснилось, - сказал Кашкин. Ему не терпелось закончить неприятный разговор.
– Остается расписаться в книге дежурств.
– А я?
– завопил Горышев.
– А как же я? Это ваша... шутка?! Вы...
– Обыкновенный розыгрыш, - жестко произнес Гордон.
– Так, кажется, вы называете подобные шутки. Теперь вы ощутили, что это такое?
– Но тут же сжалился: - Ладно, насчет зубов мы действительно пошутили... Но если говорить серьезно, то у вас, по-моему, только один шанс.
Горышев с надеждой посмотрел на Гордона.
– Дубровский, - сказал тот.
– Да, уж такого кроткого парня поискать во всей вселенной, - кивнул Кашкин.
– Провожать не нужно, - сказал Дубровский.
– И так потеряно много времени.
Он щелкнул тумблером. На стене засветился экран.
– Вот, можете глядеть.
Две фигуры на экране медленно двигались к вихрелету. Одна, высокая, шагала спокойно,
– Шутки шутками, - засмеялся вдруг Гордон, - но самое смешное будет, если между зубами и лавинами и на самом деле обнаружится связь. В принципе исключить этого нельзя. Но первое, самое серьезное испытание выдержал ты, - сказал он другим тоном.
– Если бы не ты, не твоя догадка и энергия, Дубровский и Горышев лежали бы под снегом. С тобой не пропадешь!
Вихрелет поднялся над площадкой и исчез из виду.
– Интересно, - подумал Кашкин вслух, - что будет с нами через месяц? И ответил: - Я, наверное, стану более сдержанным. Обзаведусь методичностью. Ты, наоборот, прихватишь от меня избыток легкомыслия.
На лице Гордона появилось знакомое Кашкину выражение каменного упрямства: "Я свой характер так просто менять не собираюсь".
Кашкин вздохнул.
– Один протоколист останется, каким он был, - продолжал он рассуждать.
– А ведь мог бы набраться качеств от каждого практиканта. Вот бы стал занятным собеседником. Было бы с кем коротать часы.
– Протоколист должен оставаться протоколистом, - возразил Гордон.
– Он протоколирует, и на этом его функции кончаются. Его записи психологи проанализируют потом с помощью других машин. Здесь испытываются, а точнее сказать, притираются характеры людей. Машина не должна участвовать в игре.
– А ты разговорился, - обрадовался Кашкин.
– В первый час ты не вымолвил и десяти слов.
– Просто я собираюсь обходиться без слов там, где это можно. Если слово не содержит информации, зачем оно? Слова служат для передачи мыслей.
– А разве любые слова, произносимые человеком, не содержат информацию?
– Вопрос - о чем?
– Мало ли о чем. О чем угодно. О чувствах человека, о его настроении.
– И даже о его характере, - усмехнулся Гордон.
– Например, о болтливости. Такую информацию достаточно получить один раз. В дальнейшем она уже не нужна.
– Кроме необходимости обмениваться мыслями, у человека бывает и потребность делиться чувствами!
– простонал Кашкин.
– Для этого слов нужно совсем немного. Одно-два. Остальные обычно не несут уже ничего нового.
– Но ведь человек не информационная машина!
– воскликнул Кашкин.
– Я говорю о чисто человеческих потребностях.
– Люди разные, - пожал плечами Гордон.
– Одному нужно одно, другому другое.
– Начался первый спор.
"Ну, кажется, мне работы хватит", - мог бы подумать протоколист, если бы машина могла думать.