На войне Дунайской(Документальная повесть)
Шрифт:
…Скобелев доволен разведкой ловчинского укрепленного лагеря.
Сидя в своей палатке, разбитой рядом с ложементами у Присяки, Михаил Дмитриевич перечитывает данные рекогносцировки: донесения и «кроки» — схемы расположения вражеских батарей. Вспомнив о том, как осетины врубились в турецкую конницу без всякого приказа свыше и тем увенчали успех дела, генерал по-детски рассмеялся.
— Ай, молодцы!
Разбуженный этим возгласом ординарец вскочил с походной кровати.
— Слушаю, ваше превосходительство!
— А, проснулся, Сергей? Весьма кстати. Слетай,
— Есть, спать! — и ординарец Сережа Верещагин, нацепив саблю, побежал к Паренсову.
Скобелев потушил свечи и уронил уставшую голову на стол.
На сторожевых постах Владикавказско-осетинского полка все было тихо и спокойно.
Над Балканами спускалась звездная ночь.
Лагерь по привычке долго не спал. Палатки терских казаков и осетин прикрывали со всех сторон скаты горной лощины. Оседланные кони с расслабленными подпругами неторопливо жевали трофейный овес. Коновязи располагались неподалеку от выезда из лощины. То там, то тут маячили силуэты патрульных.
Солдаты сидели у маленьких костров, вели оживленный разговор о минувших делах, о родном доме, о женах и невестах.
Самый большой круг собрался возле палатки командира бригады. Тут почти вся боевая знать Осетинского дивизиона во главе с ротмистром Есиевым. Это был молодой, но бородатый офицер в добротной серой черкеске. Подражая высшему начальству, он расчесывал бороду по сторонам на две половины.
— Говори, говори, Гуда, — обратился он к Бекузарову.
— Спрашивает царь, как я знамя у турка вырвал. Отвечаю: «Ваше величество! Подошли мы к Самовиду и началась свалка. Дорвался я до знамени и хвать его за полотнище. Турок-знаменосец такой здоровый, ваше величество, как вы примерно. Я перехватил древко и концом-то в турецкие зубы…»
— Это мы знаем, — отмахнулся Есиев. — Ты про царя рассказывай, каков он собой есть?
— Здоровый, как турок, которому я по зубам хватил. Борода у него точно такая, как у вашего благородия, только рыжей масти. Царь как царь. Георгия сам прицепил. — Гуда потрогал блестящий крестик на черкеске.
— Не говори так, Гуда, — серьезным тоном заметил Есиев. — Комплекцию православного монарха с некрещенным туркой сравниваешь! Царская борода имеет цвет, а не масть, это тебе не лошадиная шерсть. Все забываю спросить: отведал царского угощенья?
Гуда смешно сморщил свое узкое, хитрое лицо, взглянул на локоть, ободранный от частого ползания в разведке, и усмехнулся:
— «Отведал». Как вышел за порог, флигель-адъютант хлоп меня по плечу: «Следовайт за минэ, шнель!..» Плохо по-русски знает. Немец. Провел меня в буфетную, налил из серебряного кувшина анисовки. Пей, говорит, в честь царской награды. Я отвечаю: «Р-рад стараться, ваше сиятельство!» Выпил. Смотрю на него вопросительно. А он стоит и думает, что еще водки хочу. Наливает вторую. Спрашивает: «За что пьешь, молодец?» Отвечаю: «За то, чтобы все знамена взять у турецкой армии!»
— Вот за это ты молодец, Гуда. Но как
— Не мог. Немец не дал закусить. Першило.
— К обеду не пригласили?
— Нет. Локтем закусил. — Гуда снова посмотрел на ободранный локоть черкески. — Там, ваше благородие, одних генералов и полковников человек сто. Сколько на них фуража уходит, а тут еще я…
— Фуража? Ты, Гуда, не заговаривайся.
Солдаты смеются. Из палатки выходит Левис с извечной трубкой в зубах.
— Об чем смех? Корнет!
Есиев со всеми подробностями докладывает Левису о рассказе Бекузарова. Полковник с хохотом возвращается в палатку.
— Что там? — спрашивает Тутолмин.
— Солдатские побасенки. Кавалер Бекузаров про царский обед рассказывал.
— Будет у нас сто кавалеров! Потрудитесь, Оскар Александрович, представить мне наградные реляции на осетин и терцев — безотлагательно. Смену дозоров составьте из тех, кто не был вчера в атаке.
— Будет исполнено.
— Не задерживаю вас, полковник.
И снова заскрипело перо командира бригады:
«Много бодрости духа должны были иметь казаки, чтобы выдержать эту бессменную сторожевую службу, находясь всегда в нужде и лишениях, ежечасно под пулею, но, слава богу, день прошел благополучно. Что-то будет ночью?»
Где-то у костра заунывным тенором пел казак:
Братья, все в одномоленье Души русские сольем; Ныне день поминовенья Падших в поле боевом…Полковник отложил перо, вышел из палатки. Песня доносилась из расположения четвертой сотни терцев.
Но не вздохами печали Память храбрых мы почтим, На бессмертные скрижали Имена их начертим.Полковник повторял про себя эти слова, чтобы запомнить. Кончилась казачья песня, и у костра второй осетинской сотни, где сидели Есиев и Гуда, кто-то протяжно, негромко затянул по-осетински:
Ой, ой, на Дунай мы идем, Ой, Осетии сыны отважные…Голос то мелодично переливался, то переходил в речитативную скороговорку, и протяжное «ой» соединялось с хоровой октавой всех сидящих у костра.
Зачарованный песней осетин, командир бригады не заметил, как к нему подошел дежурный офицер отряда, поручик Рижского драгунского полка. Полковник рассеяно выслушал офицера, передавшего устное приказание: спать!
Тутолмин понял суть приказа, но не решался перебивать такую чудесную песню. Не зная осетинских слов, он все же уловил ее глубокий смысл: горцы принесли в Болгарию тепло своей осетинской земли.
Мелодия внезапно оборвалась. Стало совсем тихо, но не надолго. Из-за крайних палаток послышались голоса: