На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
Шрифт:
В конце этой главы я хотел бы отдать должное пьяной тыловой братии, которая, удовлетворяя свои животные инстинкты, способствовала разгрому их товарищей на переднем крае. Я салютую им здесь, этими словами правды, чтобы пришедшие после нас знали, кому воздать почести. Дома их жены и дети с жалостью и беспокойством думали о героическом папаше, который стойко противостоит всем трудностям русской кампании. Мало кто знал, что их родитель жил гораздо лучше, чем жилось им самим, что его ни в коей мере не беспокоят вражеские пули и снаряды и что он служит родине, как грязная свинья, удовлетворяя свои животные прихоти и тягу к наживе.
Такими были офицеры оккупационных войск Германии.
Глава 5
БОРЬБА
Война против партизан была кровавой и беспощадной. Если в какой-либо русской деревне имело место проявление враждебности по отношению к солдатам немецкой армии, эта деревня или целый район немедленно начинали считать партизанскими. И против них сразу же планировались акции возмездия.
Обычно такая операция осуществлялась по стандартной процедуре. Вечером того же дня, когда было совершено «преступление», намеченная деревня окружалась войсками. Ни одному из жителей не разрешали покидать ее ни под каким предлогом. Если кто-то пытался бежать из блокированного района или даже просто приближался к солдатам, чтобы попытаться уговорить их выпустить его, немедленно открывался пулеметный или ружейный огонь, и нарушитель уничтожался на месте. При этом солдаты не несли за свои действия никакой ответственности.
После того как населенный пункт окружали плотным кольцом, начиналась сама операция. Деревня сжигалась, а ее население уничтожалось до последнего человека. На Западе такой случай массового уничтожения знаком, пожалуй, по одному-единственному эпизоду с деревней Лидице. Но на Востоке такие вещи происходили очень часто, практически каждый день. В том районе, где мне пришлось проживать, неподалеку от города Чернигова, я ночь за ночью видел в небе зарево пожаров, иногда совсем далеко, у самого горизонта, а порой так близко, что мы слышали выстрелы и даже отдельные крики. Все успели привыкнуть к таким случаям, они никого уже не удивляли.
Самым удобным временем для того, чтобы начать эту дьявольскую работу, считалось наступление темноты. До рассвета все эти ужасы обычно заканчивались, а убийцы уходили. Но за одну ночь невозможно уничтожить все следы от того, что недавно было местом проживания большой группы людей. Вид разрушенных, сожженных домов вызывал чувство горькой жалости; иногда они продолжали дымиться еще два-три дня после прошедшего ада. Вокруг на земле лежали обугленные останки. Это могли быть как люди, так и животные, у которых, как ни странно, был тот же выбор, что и у людей: сгореть в пожаре или быть застреленными.
У лиц, арестованных по подозрению в принадлежности к партизанам, было мало надежды выжить. Их всячески мучили, били, лишали пищи по системе, о которой уже было рассказано выше. Отчасти тень их несчастной судьбы падала и на жен и детей: те лишались кормильца и не могли рассчитывать ни на какую поддержку властей.
Несмотря на такое ужасное обращение с партизанами, партизанское движение становилось с каждым днем все сильнее. Крестьяне, которым приходилось продолжать покорно работать за скудные «трудодни», как и при советском правлении, с каждым днем все явственнее понимали эту несправедливость. Для того чтобы сохранить жизни, многим оставался только один выход: уходить в леса. Даже тогда не все имели желание влиться в партизанские отряды, базировавшиеся неподалеку. Но еще одна стандартная практика немецких оккупационных властей принуждала их делать и этот последний шаг отчаяния. Эта практика основывалась на том, что каждый, кто будет обнаружен в лесу, скорее всего, является партизаном. Такое лицо подлежало аресту, даже если это был просто лесник или дровосек, занятый своим повседневным делом.
Рейд против партизан представлял собой полномасштабную войсковую операцию, в которой принимали участие войска местного гарнизона, переподчиненные
Но главным залогом успешной деятельности партизан было то, что обычно они заранее узнавали, что против них готовят войсковую операцию. Партизанская разведка работала очень эффективно, и автор уже объяснял почему. Даже если местному чиновному люду удавалось избежать ловушек, расставленных русскими дамами, им все равно приходилось нанимать представителей местного населения для выполнения различных подсобных работ. Это неизбежно на любой оккупированной территории, и результатом является появление там многочисленных шпионов. Возможно, никто из них в отдельности не был знаком даже с азами разведывательной работы, однако вместе все они представляли собой источник ценнейшей информации. Новость о том, что местная администрация готовит переброску войск, быстро доходила до каждого жителя, занятого работами на оккупантов. Именно поэтому многие операции против партизан оказались безуспешными. Войска выдвигались в намеченный район, солдаты открывали огонь, и вскоре пламя охватывало пустой лагерь, покинутый еще накануне ночью.
Главным способом действий партизан были диверсии. В районе Чернигова, Нежина и Прилук почти постоянно подрывались железнодорожные пути. Это значительно затрудняло переброску личного состава и военных грузов, а также служило причиной постоянных трений между немцами и венграми. В этих районах за охрану железной дороги отвечали венгерские войска, но, несмотря на их присутствие, партизаны как ни в чем не бывало продолжали проводить диверсии. Это выливалось в открытые скандалы, и, наверное, было бы правильнее написать не «несмотря на их присутствие», а просто «в их присутствии». Не было зафиксировано ни единого случая, когда венгры вступали в перестрелку с партизанами или захватили хотя бы одного из них в плен. Поначалу такое иллюзорное присутствие хоть как-то удерживало партизан от слишком наглых действий, но постепенно они почти открыто игнорировали подобную охрану. На Востоке, как, впрочем, и на Западе, Германия не могла похвастать хорошими союзниками.
Разнузданная диверсионная война на наших линиях коммуникаций прямо отразилась почти на каждом, кто нес службу на Восточном фронте: наши отпуска почти всегда отменялись. Зима 1941/42 года была необычайно длинной и суровой, и мечта об отпуске стала той маячившей передо мной «морковкой», которая помогала мне выживать день за днем. Наконец, наступил долгожданный день, но вместе с ним пришел и приказ об отмене всех отпусков. Мое счастье растаяло в одно мгновение, но что было делать, несмотря на разочарования, приходилось жить дальше. Это был уже мой третий отпуск, который был отменен.
Зимой какое-то время мне пришлось поработать почтальоном. При этом на мне было все то же обычное обмундирование, правда, я носил две шинели, две шапки, но зато всего одну пару обуви. Специального белья мне не досталось, а мои перчатки были бесполезны на русском морозе. Мне приходилось выполнять свои обязанности в самое холодное время суток, с двух часов ночи до десяти утра. Обычно в предрассветные часы мой нос и уши были настолько обморожены, что их можно было легко резать, и я бы не заметил этого. Мне удавалось «оттаять» только примерно к полудню.