На войне я не был в сорок первом...

Софронов Лев

— Ну, как галоши-то — продал? — услышал я скрипучий голос и нехотя поднял голову.

А, дедок! Смотрит на меня ехидно, словно знает уже о всех наших несчастьях.

— Как же, — говорю ему с вызовом, — за две Буренки уступил. Одной мне мало было.

— Мо-ло-дежь, — говорит дедок, — на ходу подметки режут.

— Пойдем отсюда, — поднимается Сашка.

Мы бредем через гомонящую толпу. Чего здесь только не продают! Старые сапоги, древние ходики, заштопанные брюки. Разве это товар? Настоящий товар был у нас с Воронком.

Как блестели наши галоши, как скрипели они под пальцами придир­чивых покупателей... Хорошие были галоши. Довоенные.

— Плакать не будем, — говорит Воронок, — у нас же есть плитка шоколада и сухари. А консервами и отравиться недол­го. Точно?

— Точно, — соглашаюсь я.

Позавчера у меня с Воронком произошел тяжелый разговор. Шоколаду он обрадовался, как мальчишка, но когда я расска­зал ему, что записался в боксерскую секцию, Воронок рассер­дился не на шутку.

— Значит, раздумал бежать на фронт? — спросил он пре­зрительно.

— Бокс на фронте пригодится. Основные приемы узнаю — и то хорошо.

— Труса празднуешь? — осведомился Воронок. — Захоте­лось у мамы под юбкой отсидеться?

Под какой юбкой? Что он плетет! Я тоже наговорил ему дерзостей. Мы не разговаривали до тех пор, пока не получили галоши. Мне первому и пришла в голову гениальная мысль — произвести товарообмен. Продать галоши — купить продукты на дорогу. Сашка с восторгом ухватился за эту мысль. Он по­нял, что я по-прежнему рвусь на передовую.

Теперь мы оказались у разбитого корыта. Сашка держался мужественно. Он даже нашел в себе силы пошутить:

— Товарообман без обмена.

На меня его юмор не произвел впечатления. Я заметно скис.

Глава семнадцатая

ОТ МЕЧТЫ СВОЕЙ НЕ ОТКАЗЫВАЙСЯ

Мы едем в гости к Павлику и Виктору на подмосковный аэродром. Летчики прислали за нами грузовичок с разбитным и веселым шофером. В петлицах его гимнастерки — по зеле­ному треугольнику.

— Это значит, что я командный состав, — объяснил нам шофер. — Сложи два треугольника — получится ромб. Вот и выходит, что я командир на полромба.

— Заливаете, — сказал Сашка, — просто вы старший крас­ноармеец.

— Я шофер БАО, — строго сказал водитель.

Мы подумали, что его так зовут. Глаза у него были с мон­гольским разрезом. Вот почему такое необычное имя нас не очень удивило.

— Товарищ Бао, — почтительно спросил Юрка Хлопот­нов, — а кто поедет с вами в кабине?

 Шофер прищелкнул языком, взглянул на Юркину медаль, потрогал ее пальцами и ответил:

— Предпочтение — героям. Садись, дорогой медаленосец. Она у тебя взаправдашняя?

— Командир отряда свою отдал. И документы оформил чин-чинарём. За вторую разведку.

— Да ты, я вижу, свой парень! Меня бы в тот отряд. Так нет — держат в тылу. И на летчика

учиться не отпускают.

Он ловко и быстро скрутил «козью ножку» толщиной в два пальца, сыпанул в нее махры и, поцокав языком, нравоучи­тельно сказал:

— Рожденный ползать летать не может. Видать, так и по­мру за баранкой. Такая, знать, моя планида. Ну, гусары, по коням!

Андрейка, Сашка и я забрались в кузов. Юрка Хлопотнов смущенно устроился в кабине.

— Все, что ли? — спросил шофер Бао.

— Мишки нет...

— За аккордеоном побежал,

— Значит, потанцуем! — Шофер довольно улыбнулся. — Это вы хорошо придумали — аккордеон захватить.

Он разрешил Юрке гуднуть несколько раз. И сразу же в дверях общежития показался Мишка с большим футляром на плечах.

— Давай музыку в кабину, — сказал шофер Бао. Вручив Юрке аккордеон, Мишка плюхнулся через борт в кузов, обнял меня и Сашку:

— Везет нам, ребятки!

Вот было бы здорово, если бы мы ехали на фронт. И передо мной возникают заманчивые картины.

… Машина с горсткой отважных разведчиков мчится по шоссе, которое простреливается гитлеровцами. Командир Алек­сей Сазонов подбадривает своих орлов:

— Веселей, ребятки! За поворотом — наши.

Осиным роем свистят пули над головами. Склонился к ба­ранке бывалый разведчик шофер Бао. Не раз попадал он в та­кие переплеты и всегда говорил:

— Живем, гусары!

Голова Александра Воронкова перевязана. Через бинты про­сачивается кровь. Первым схватился он с «языком» — дюжим обер-лейтенантом, который лежит сейчас в ногах разведчиков, связанный прочными морскими узлами, с кляпом во рту. Гла­за немца, налитые кровью, вращаются в бессильной ярости.

И когда до поворота остается какая-то сотня метров, вра­жеская мина разрывается прямо перед машиной.

— По-пластунски — за мной! — выбравшись из перевер­нутой машины, командует Алексей Сазонов.

Пленного гитлеровца приходится волочить за собой, как бревно. Остался в машине насмерть сраженный осколком бала­гур и весельчак Бао. Никогда не услышат больше разведчики его озорной команды: «Гусары, по коням!»

Через полчаса разведчики были у своих. На вопрос товари­щей: «А где наш Бао?»—все, как один, виновато опустили глаза...

— Дает наш Бао, — говорит Сашка, — с ветерком едем! Мы встаем в кузове, положив руки друг другу на плечи. Ах, Москва, Москва, какая ты огромная, какая бесконечная!

Какая ты суровая в эти дни, словно и сама надела грубую красноармейскую шинель. В витринах магазинов — мешки с песком, на домах броские надписи: «Бомбоубежище», «Газо­убежище» — и стрелы, указывающие вход в подвалы. Дворы домов изрыты щелями, напоминающими окопы.

По Садовому кольцу молча шагают вооруженные ополчен­цы. В этих рядах — и ученые, и рабочие, служащие и студен­ты. Только нас, мальчишек, нет в бесконечных колоннах.