На всех парах

Пратчетт Терри Дэвид Джон

Разумеется, Ардент начнет, как старый товарищ, зашедший перехватить крыску-другую, но по мере того, как он будет говорить, Альбрехтсон заметит, как раскручиваются завитки его идей. В конце-концов, он противостоял своему сюзерену, а такие вещи не делают с кондачка. Ардент не мог не осознавать неотвратимость наказания для всякого, кто подымет руку на Низкого Короля. И несмотря ни на что, он должен быть очень умен, умен и полезен для гномьей расы, даже если сейчас он не в состоянии отделить зерна от плевел. Не секрет, что гении часто бывают безумны.

Ключ повернулся

в замке. За дверью стоял Ардент, и выражение его лица всерьез напугало его бывшего наставника. Чтобы почувствовать это, требовалась сноровка, но Альбрехт всегда мог сказать, когда в глазах у кого-то горела одержимость идеей. Глаза Ардента были именно такими, и сейчас они смотрели на него очень неприязненно.

Как бы там ни было, Альбрехтсон положил карандаш и спокойно произнес:

— Очень любезно с вашей стороны заглянуть ко мне. Как я понимаю, благодаря поезду Король появится довольно скоро. Разве это не чудесно?

Ардента перекосило, и он рявкнул:

— Вы не можете знать наверняка!

Альбрехтсон сел и оживленно продолжил:

— Дело в том, молодой гном, что я действительно научил тебя всему, что ты знаешь. Но я не учил тебя всему, что знаю я.Некоторые из своих умений я не передаю.

— В таком случае речь, видимо, о гадании. У меня одногоключ к информации в Шмальцберге. Семафорных башен не осталось.

— О, да. Я слышал об этом.

— Рис Риссон предает все истинно гномское. И ради благополучия всего нашего вида вы признаете, что я должен получит Каменную Лепешку. Большинство гномов стоят за мной.

Альбрехтсон покрутил в руках карандаш.

— Вероятно, чтобы не смотреть тебе в глаза, Ардент. Твои позиции пошатнулись. И вся смелость твоих утверждений приведет тебя к осуждению, как только Король ступит в Шмальцберг. Насколько я знаю Риса Риссона, он можетбыть милосердным.

— Я догадывался, что ты скажешь что-то подобное. Но дело сделано.

Альбрехтсон выглядел потрясенным.

— Ты действительно взял Лепешку?

Ардент на мгновение покраснел.

— Не совсем… Все на своем месте. Но мне остался последний шаг, и Рису Риссону останется только уйти в отставку где-нибудь еще, например, в Лламедосе.

— Король был избран. А на чем зиждется твоя уверенность? Уверен ли ты, что твои случайные попутчики останутся тебе верны? Потому что я совершенно уверен, что многие точно нет. Да, они льстят тебе и многое обещают, но чем ближе будет подходить поезд, и чем явственнее будет слышаться паровозный гудок, тем быстрее ты обнаружишь, что у них есть совсем другие договоренности, а с тобой они никогда даже не думали говорить ни о какой Каменной Лепешке. Это прямо сейчас происходит, а ты об этом ничего не знаешь.

Это был запрещенный прием.

Ардент сказал:

— Смею тебе напомнить, что ты заперт здесь, и единственный ключ – у меня.

— Да. И из нас двоих только один потеет. Ты будешь удивлен тому, как много я знаю. Сколько новых башен выросло обратно, как грибы после дождя? А еще я знаю, что говорят Анк-Морпоркские

гномы. Знаешь, что? Они говорят «Почему Каменная Лепешка находится не в Анк-Морпорке? В конце-концов, в Анк-Морпорке больше гномов, чем в Шмальцберге».

— Вы готовы допустить Каменную Лепешку в нечистое место?

— Разумеется, нет. Но равно ужасным я считаю и тебя на Каменной Лепешке. Твои глубинники теряют последователей не из-за семафорных башен, и не из-за Анк-Морпорка, а потому, что вырастают новые поколения гномов, и они задаются вопросом: «Зачем это? Как наши родители могли быть такими тупыми?» А людей ты не сможешь остановить так же, как нельзя остановить поезд.

Альбрехтсону сейчас было почти жаль Ардента. Ты можешь годами жить в отрицании, но однажды оно извернется, подобно змее, и нанесет удар.

— Взгляни в глаза правде, Альбрехт Альбрехтсон. Ты будешь удивлен тому, какой поддержкой я обладаю. Гномы должны оставаться гномами, а не бледными копиями людей. Идти за Рисом Риссоном значит становиться д’ркза,полугномом, даже хуже того.

— Нет, это твои идеи делают гномов ничтожными, замкнутыми в самих себе. Ты декларируешь, что любые крошечные перемены в том, что считается гномьим, – это уже святотатство. Я помню времена, когда идиоты вроде тебя запрещали даже разговаривать с человеком. Ты должен понять, что дело не в гномах, не в человеческой расе, и не в троллях. Дело в людях. И поэтому чертов лорд Ветинари всегда побеждает. В Анк-Морпорке ты можешь быть, кем хочешь, и иногда над тобой будут смеяться, а иногда – аплодировать тебе, но чаще всего, что самое прекрасное, им просто на тебя наплевать. Понимаешь? Гномы увидели свободу. А эту штуку не так просто забыть.

Ардент почти шипел.

— И это говорит один из самых известных традиционалистов во всех шахтах?

— А я и есть традиционалист. Но большинство наших традиций были направлены на нашу безопасность. Вроде того, как глубинники в своих тяжелых, громоздких одеяниях взрывают рудничный газ, чтобы нас не похоронило здесь заживо. Это правило шахты. Оно появилось из горького опыта для определенной цели, и оно работает. Но вы и все остальные почему-то не понимаете, что над пещерами тоже есть мир, и он другой. О, я соблюдаю особые дни и по два раза стучу в двери, и соблюдаю все заповеди Така. Почему? Потому что они объединяют нас так же, как объединяли семафорные башни до того, как ты благословил бурильщиков сжечь их. Слова горят и умирают в воздухе. Это будет наследием гномов?

Он остановился. Ардент сильно побледнел и, кажется, дрожал. Потом его глаза сверкнули и он зарычал:

— Ты не пророк, Альбрехт, и я тоже. С поездом или без него. Он все равно сюда никогда не доедет. Мир не готов к поездам.

Он свирепо смотрел на Альбрехта, который ответил:

— Да, конечно не готов. Но ты не понимаешь, что мир не был готов и к семафорным башням, а теперь, когда их нет, он страдает. И я уверен, что эпоха поездов только началась.

Ответом ему стал звук запираемой двери и поворот ключа. Дурак закрыл его на всю ночь там, где он и хотел быть.