На высотах твоих
Шрифт:
— Да, — ответил удивленный офицер. У выхода произошла заминка, и несколько матросов вернулись в кают-компанию.
— Насчет нашего Анри.
— А что насчет него? — в голосе сотрудника иммиграционной службы зазвучало раздражение.
— Да понимаете, Рождество ведь через пару дней, а мы будем в порту, так кое-кто из нас тут подумал, может, возьмем Анри с собой на берег, на один вечер.
— Я ведь только что сказал, что ему придется оставаться на судне, — резко оборвал офицер.
— Да знаем мы это все, — повысил голос Стабби Гэйтс. — Неужели
Гэйтс не хотел горячиться, но не совладал с обычной моряцкой неприязнью к береговым крысам, особенно начальникам.
— Ну, все, хватит! — зло сверкнул глазами сотрудник иммиграционной службы.
Капитан Яабек неспешно выступил вперед. Матросы в кают-компании замерли в напряженном ожидании.
— Тебе, педику тупому, может, и хватит, — в ярости сорвался Стабби Гэйтс, — а когда мужик почти два года не сходил с посудины, да тут еще ваше Рождество хреново…
— Гэйтс, — спокойно, но властно одернул его капитан. — Все, кончили.
Наступило молчание. Залившийся краской офицер иммиграционной службы взял себя в руки. С сомнением глядя на Стабби Гэйтса, он спросил:
— Вы хотите сказать, что этот Дюваль не был на берегу два года?
— Ну, не совсем два, — с невозмутимым спокойствием вмешался капитан. Он говорил на хорошем английском с едва уловимым норвежским акцентом. — С тех пор как этот молодой человек очутился на моем судне двадцать месяцев назад, его ни в одной стране не пускали на берег. В каждом порту, повсюду мне говорили одно и то же: “У него нет паспорта, нет документов. Поэтому он не может расстаться с вами. Он ваш”, — Капитан вопрошающим жестом поднял свои здоровенные ручищи моряка. — Что же мне теперь, скормить его рыбам только потому, что ни одна страна его не принимает?
Напряжение в кают-компании спало. Стабби Гэйтс отступил к стене, храня молчание из уважения к капитану.
Смягчившись, офицер иммиграционной службы с ноткой сомнения произнес:
— Он утверждает, что француз. Родился во Французском Сомали.
— Верно, — согласился капитан. — Но французы, к сожалению, тоже требуют документы, а у него их нет. Дюваль клянется, что у него никогда не было никаких документов, и я ему верю. Он честный человек и хороший работник. Что-что, а уж это за двадцать месяцев понять можно.
Анри Дюваль вслушивался в их диалог, с надеждой переводя глаза с одного на другого. Сейчас его напряженный взгляд остановился на сотруднике иммиграционной службы.
— Очень сожалею. Он не может остаться в Канаде. — Офицеру, похоже, было не по себе. Несмотря на внешнюю суровость, он не был злым человеком, и порой ему хотелось, чтобы правила, которым приходилось следовать в его работе, не были столь жесткими. Почти извиняющимся тоном он добавил:
— Боюсь, я ничего не могу сделать, капитан.
— Даже одну ночку на берегу? — с упрямством типичного кокни сделал еще одну попытку Стабби Гэйтс.
— Даже этого, — в голосе офицера послышалась непререкаемая решительность. —
После швартовки прошел уже целый час, и вокруг судна начали сгущаться сумерки.
Глава 4
Часов в одиннадцать вечера по ванкуверскому времени, то есть примерно два часа спустя после того, как премьер-министр в Оттаве отошел ко сну, к темному пустынному пирсу Пуант под проливным дождем подъехало такси.
Из него вышли двое: репортер и фотограф газеты “Ванкувер пост”.
У репортера, Дана Орлиффа, грузного мужчины далеко за тридцать, были грубоватое широкоскулое лицо и спокойные расслабленные манеры, что придавало ему обманчивое сходство с дружелюбным простодушным фермером и уж никак не указывало, что за этой внешностью скрывается преуспевающий и порой беспощадный журналист. В отличие от него фотограф Уолли Де Вир, тощий верзила — больше шести футов [12] , отличался быстрыми и порывистыми нервными движениями и нес на себе печать несгибаемого пессимизма.
12
Фут — около 30 сантиметров.
Пока такси разворачивалось, Дан Орлифф осмотрелся вокруг, придерживая у горла воротник пальто в чисто символической попытке защититься от дождя и ветра. Сначала — после режущего света фар такси — он почти ничего не мог разглядеть. Их окружал плотный сумрак, призрачные силуэты и формы, черные пятна теней, и лишь впереди вода мерцала тусклыми бликами. Смутными очертаниями высились молчаливые безлюдные здания. Постепенно, однако, его глаза привыкли к темноте, и он увидел, что они стоят на широком бетонном пандусе, протянувшемся параллельно береговой линии.
Сзади, там, откуда они подъехали, темнели высоченные цилиндры элеватора и портовые постройки. Ближе к ним по всему пандусу тут и там громоздились покрытые брезентом груды груза, а от самого пандуса уходили в море два причала. По обеим сторонам каждого из них были пришвартованы суда, и в тусклом свете нескольких фонарей они подсчитали, что судов всего было пять. Людей, однако, не было видно, не было никаких признаков жизни.
Де Вир забросил на плечо ремень своего кофра с фотоаппаратурой. Ткнув рукой в направлении судов, спросил:
— Какое из них?
Дан Орлифф посветил карманным фонарем на записку, полученную часом раньше от ночного редактора городских новостей, которому передали информацию по телефону.
— Нам нужен “Вастервик”, — ответил он. — Сдается, им может оказаться любое из этих.
Он повернул направо, фотограф побрел за ним следом. Уже через минуту-другую после того, как они вышли из такси, их пальто промокли насквозь. Дан почувствовал, как брюки липнут к ногам, противная струйка холодной воды скользнула за воротник.