На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мировой – на Первую Галактическую
Шрифт:
Все еще не верящий, что все это по-настоящему, Зим завизжал:
– Вы… Вы не имеете права! Так нельзя! Я же человек!
– Человек?! Это ты-то человек?! – В голосе Харченко нескрываемая ненависть уступила место ядовитейшему сарказму. – Да ты во сто крат хуже любого из этих крокодилов. Те хоть без мозгов. Пожрать – поспать – спариться. Да мне их куда больше жалко, чем тебя! Я даже приказал оставить жизнь некоторым из них. – Майор криво усмехнулся. – Вот только с кормом незадача вышла. Все, что найдено в холодильниках, уже похоронили. Так что если ты, ублюдок, не заговоришь
– Не надо!!! Не надо так!!! Я буду говорить, я хочу говорить!!! Уберите его!!!
– Хорошо.
Теперь майор говорил тускло-официальным голосом, напрочь лишенным всяких эмоций. Голосом жутко уставшего человека, тем не менее, обязанного выполнить в срок некую совершенно неважную, рутинную работу:
– Тогда сначала давайте поговорим об этом вашем Ученом Совете. Предупреждаю сразу, у меня уже имеются сведения, полученные от других задержанных, и проверить то, что я сейчас услышу, труда не составит. Вы это хорошо понимаете… подследственный?
Зим не заметил крохотной паузы, намеренно сделанной майором, никак не прореагировав на обозначение своего нового статуса, и Харченко сделал для себя определенный вывод. Даже сломавшись, он так и не смог представить себя в качестве обвиняемого, даже на уровне подсознания не смог. Что ж, все впереди…
– Д-да… – выдавил тот, не в силах отвести взгляда от нависшего над ним капитана.
Особист махнул рукой:
– Ладно, капитан, иди, посиди пока. И вот еще что, гражданин Зим. Если я увижу, что вы даете правдивые и чистосердечные ответы, получите одежду, горячий чай и небольшой отдых. Это тоже понятно?
– Да, – с облегчением выдохнул тот, убедившись, что Васильевых, разочарованно хмыкнув и смерив его не обещавшим ничего хорошего взглядом, и на самом деле отошел к подоконнику.
– Тогда рассказывайте. Что собой представляет Ученый Совет, где расположен, кто в него входит, какие цели преследует. Если будет нужно, я вас остановлю и задам уточняющий вопрос, если соврете… – Харченко неожиданно перегнулся через стол – вздрогнув, Фил интуитивно отпрянул, едва не свалившись на пол, – и с нехорошей улыбкой негромко добавил: – А вот если соврешь, будешь наказан. Быстро и эффективно. Итак, я слушаю…
– Хорошо, допустим, относительно Совета вы не соврали. Теперь расскажите несколько подробнее, чего вы конкретно добивались своими… экспериментами?
– Вы об-бещали одежду и отд-дых… – заискивающе глядя в глаза майору, пробормотал, заикаясь, Зим.
Фил окончательно замерз и последние минут десять сидел на стуле скрючившись, скрестив ноги и обхватив тело руками.
– Одежду я обещал в том случае, если буду убежден в правдивости ответов, а для этого мне необходимо сравнить ваши показания с показаниями остальных, – выдержав достаточную по его мнению паузу, Харченко брезгливо поморщился и кивнул капитану: – Ладно, Васильевых, накинь на него что-нибудь, а то еще окочурится раньше
Скрипнув половицами, капитан подошел и набросил на плечи Зима загодя приготовленный плед, найденный в одной из комнат отдыха. Магистр с удивительным проворством закутался в него, став похожим на кокон здоровенной жирной гусеницы, и особист неожиданно подумал, что его недавнее сравнение с насекомым оказалось верным.
– Если м-можно, чаю…
– Капитан, сообрази там насчет чая подследственному. Видишь, колотит бедолагу.
Громила Васильевых коротко кивнул и, тяжело топая, пошел к выходу. В дверях он обернулся и окинул пленного угрюмым взглядом, от которого тот немедленно поежился.
– Ну а пока несут чай, поехали дальше. Итак, чего вы добивались?
Фил неожиданно улыбнулся:
– Да все просто. Мы хотели получить чистую, незамутненную, горячую агрессию. Именно то, что увидели в вас.
– Во мне?
– Не только в вас лично, а во всех ваших солдатах. Честное слово, вы поистине прекрасные экземпляры! Но – увы…
– Почему «увы»? – сухо спросил особист.
– Поведенческие реакции испытуемых оказались очень неустойчивы. В пространстве эксперимента люди были готовы убивать ради базальных инстинктов.
– Поясните!
– Базальный инстинкт – это выживание. Выживание – это борьба за ресурсы. Чем более ограничены ресурсы, тем быстрее просыпается архитектоника головного мозга. Человек превращается в животное, ради того, чтобы выжить. Увы, но помещенное из угрожающей среды в обычный мир животное снова превращается в человека. Но уже не в удовлетворенного человека, а в депрессирующего. Шестьдесят процентов выживших и показавших агрессию покончили жизнь самоубийством. Тридцать пять ушли в аутичную капсулу, попросту говоря, сошли с ума.
– Остальные пять?
– Остальные пять… Остались в состоянии неуправляемой дикой агрессии. Нам пока не удалось добиться стабильного результата. Вот потому я и сказал, что вы – прекраснейшие экземпляры. Почему ваши люди атаковали меня там, в кабинете? Ведь я не нес для них ни малейшей опасности? И почему тогда меня не убили? Ведь я не мог сопротивляться?
Харченко на миг растерялся, что с ним бывало крайне редко. Но мгновенно справился с собой и оборвал Зима второй из фраз, которые терпеть не МОГ:
– А вот вопросы здесь задаю я, и только я, что и советую запомнить! – что-то «объект» разговорился, неужто «поплыл» раньше времени? Но контроль терять нельзя, иначе… иначе придется таки по-другому…
– Простите.
– То есть вы научились вызывать агрессию, но не научились ее контролировать?
– Так, да. Мы еще многого не понимаем, согражданин…
– Гражданин майор. Просто гражданин майор.
– Гражданин? Очень интересно. Мне бы хотелось поговорить с вашим штатным воспитателем Фин… Финкельштейном. – Зим с трудом выговорил длинную фамилию погибшего замполита. – Мне бы хотелось узнать, какие методы он применял для…