На юг

Жученко Иван

Придя домой, он положил свое длинное черное пальто на спинку винтажного кресла и, облакатившись рукой об стол, тяжелым взглядом посмотрел под ноги.

«Все могло быть иначе, ты просто дурак» – раздирающая мысль молнией пронеслась в голове, но тут же молотом по наковальне ударила другая:

«Ты жалок, у тебя в любом случае ничего бы не вышло», но… «Я же сенатор и я успешен» – мысленно возразил Освальд.

Он лег в постель. Во дворе был слышен вой собак, ночью они всегда страшнее, и в голове предстает образ цербера дьявола при вое этих псин.

Освальд

долго не мог уснуть и просто смотрел в потолок, изредка моргая. Спустя пару взмахов ресниц появилось утреннее солнце. Оно столь нежное, что не успело еще наволить своими лучами планету и засушить поля растений, будто давая мотив для жизни и нового дня.

Освальд встал с кровати. Утро 17 ноября. Спустился вниз со своей просторной спальни в гостиную, заварил себе крепкий экспрессо и начал собираться на работу.

Забирая перчатки со стола, он увидел книгу Ницше «Так говорил Заратустра», и мысли уже не стали запираться в голове сенатора. Он произнес:

– Да, старая моя Фрау, именно на это я тебя променял.

Пройдя гостиную и одев свои начищенные черные туфли, Освальд удалился на работу. По пути его ждали знакомые люди, которых он видел каждый день, изредка им улыбаясь и поправляя свой высокий цилиндр. Один из них – 9-летний мальчик Заг, вечно грязный от дыма и копоти заводов, продающий газеты. Его мать ушла, когда ему едва исполнилось 2, отца Заг почти не видит, он работает на заводе на производстве поршней для двигателей линкоров. Такова она… атмосфера Германской империи.

– Господин сенатор, купите газету! – воскликнул мальчик и одернул Освальда за пальто.

Герр Освальд дал парню 5 пфеннигов, одной рукой взял газету, другой неопрятно всполошив Загу волосы, и продолжил свой путь.

Во время дороги на работу времени останавливаться не было. Освальд закурил на ходу, и его внимание захватила газетная статья о «очередном» трущобном маньяке по имени «Потрошитель с Яммера». Яммер – это один из микрорайонов Ганновера, где в конце 19 века жили рабочие в трущебах. Еще этот район называли «темное море»: с крыши местного протестантского собора было видно нескончаемые крыши маленьких домиков, от государственных складов до промышленной зоны.

Потрошитель ищет одиноких людей и жестоко убивает их возле сливных стоков.

Среди его жертв довольно разносортная картина: 6-летний мальчик, 27-летняя девушка, 40-летний имперский офицер-инвалид на пенсии и пара проституток с того же района.

Освальд, после прочтения пройдя уже не одну сотню метров, развернулся назад и посмотрел, будто искал Зага. Маньяк – это угроза для всего города, но стоит ли она больше внимания, чем красная угроза?

Уже прошло 6 кварталов с той самой газеты, но Освальд никак не мог одуматься, и ему будто казался этот потрошитель перед глазами, как он убивает Зага…

Но тут перед его взором показались гранитные ступени здания сената. Сделав шаг наверх, Освальд услышал приветствие с южным немецким акцентом:

– Герр Освальд, доброе утро! У меня назначено на 9:00, есть к Вам пару дел.

Освальд

увидел перед собой старого еврея Эдмона де Ротшильда, французского филантропа и внука родоначальника династии Майера Амшеля Ротшильда. Именно в Ганновере он когда-то начинал: сначала лавка со старыми монетами, потом спустя годы это переросло в банк. Тогда у евреев в Германии совсем не было прав, они не могли покидать Гетто и выезжать за черту города, не могли посещать базар и касаться овощей на прилавках, даже не могли ходить больше чем по 2 человека в ряд. Так вот Майер дал большую сумму тогдашнему сенату, чтобы увеличить права евреев, и пусть антисимитизм еще силен, но евреем быть в Ганновере стало легче.

– Доброе утро, Эдмон, да конечно, пройдемте в мой кабинет.

Освальд и Ротшильд проследовали на 5 этаж в сенаторский кабинет. Моника еще не успела подготовить отчет дел на день и испуганным взглядом прошлась по паре мужчин в черных одеяниях.

– Доброе утро, фройляйн, – сказал Ротшильд и закрыл за собой тяжелые двери кабинета.

Освальд присел за сенаторский стол из дуба и стал перебирать папки с делами и законопроектами, будто что-то ища. Ротшильд тихо, но вызывающе устроился на гостевом диване в другом конце кабинета. Еврей разложил руки на спинку кожаного дивана, будто в его небольшой, но крайне умной еврейской голове промелькнуло что-то очень невероятно прибыльное, как это обычно бывает у евреев.

– Герр Освальд, – начал Ротшильд, – я не просто так покинул солнечный юг Франции, чтобы приехать в еврейское гетто на окраине серого немецкого Ганновера. Давайте сразу ближе к делу, чтобы не мусолить ни мне, ни Вам мозги, оно же Вам не надо, Герр Освальд?

– В доках Яммера есть очень интересные станки, которые пришли сюда напрямик из такого же дождливого Ливерпуля, – продолжил он. – И я знаю, что помещение бывшего сахарного завода совсем пустует. Улавливаете мою мысль, Герр Освальд?

– Я знаю, что станки были военными… – ответил сенатор.

– Да, военными. – Ротшильд кивнул. – Я хочу выкупить землю вместе с помещением завода, привезти туда те станки и людей из неблагополучного Яммера. Мне нужно, чтобы Вы, господин сенатор, дали мне соответствующие бумаги и разрешение. Со своей стороны я смогу гарантировать трудоустройство приблизительно для 600 человек.

– Ничего плохого в трудоустройстве людей не вижу, – заметил Освальд. – Я дам Вам одобрение сената. Но хочу лишь спросить, сколько эти люди будут работать в сутки и какую зарплату получать?

– По стандарту 14 часов в сутки, 6 дней и 20 марок в неделю, – ответил еврей.

– Неплохо, мистер Ротшильд, – хмыкнул Освальд. – Но для моего полного морального одобрения я бы хотел услышать о 12 часах в сутки и о 40 марках в неделю. А так Вы говорите о каком-то римском рабстве.

– Прошу заметить, – возразил Ротшильд, – мой народ был в римском рабстве, когда Ваш народ еще не вылез из пещер и рек на севере. Готов повысить до 30 марок, но 14 часов остаются.

– 35, – твердо ответил Освальд.