На юг
Шрифт:
– По рукам, – вздохнул Ротшильд и встал с дивана, потянув руку.
– Никто не остается довольным, выходя из переговоров, не так ли, Герр Освальд? – спросил он с усмешкой.
Да, это Вы хорошо заметили. Сегодня же Моника подготовит все предстоящие документы. Все остальные детали мы урегулируем с Моникой. Но, мистер Ротшильд, вы должны понимать, что это дело должно быть совершенно конфиденциальным. Мы не хотим привлекать излишнее внимание к этой сделке, не так ли?
– Согласен, конфиденциальность очень важна для нас, – ответил Ротшильд.
– Насчет охраны территории и
– Да, безопасность будет нашим приоритетом. Мы обеспечим охрану и принимаем на себя ответственность за благополучие рабочих. Я думаю, нам удастся добиться взаимовыгодного соглашения, – тихо ответил сенатор.
– Прекрасно. Надеюсь, это сотрудничество будет успешным и приносящим пользу обоим сторонам, – сказал Ротшильд.
Ротшильд, пожав руку, надел на свою седую плешивую голову цилиндр и покинул кабинет. Еврей был из старой гвардии, таким обычно не перечат. В его глазах было что-то животное, но в то же время рыцарское. Знали бы вы, сколько Ротшильд потратил на благотворительность! Одна треть бесплатных обедов для малообеспеченных в северной Германии оплачивается этим стариком.
Освальд постепенно разбирал оставшиеся дела на день, подписывал законопроекты и утверждал порядок дневного заседания для законодательного собрания на месяц. Время близилось к обеду. Освальд в течение всей своей жизни очень мало ел, и невероятно, как при таком питании ему удалось дорасти до 1,80 м. Утром он пил кофе и шел на работу, в обед обычно ел сэндвич с селедкой и луком, после чего обязательно пил мятный чай, чтобы со рта не несло. А вечером он брал пару баварских колбас и сотню граммов вареного картофеля. Поговаривают, что раньше Освальд ел намного больше, но смерть жены и сына подкосила его на такую голодовку.
Как всегда, Освальд спустился в буфет за своим сэндвичем.
Проходя на углу лестницы, его резко тяжелыми руками в черных перчатках схватили за обе руки и будто швырнули в сторону темного угла, прижав к стене. Из тени керосиновой лампы на стене засветились два глаза. Это был француз.
– Ты играешь с огнем, – сказал француз и еще сильнее прижал Освальда к стене.
– Черт возьми, о чем ты? – всполошился Освальд.
Француз отпустил Освальда, расстегнул свое буро-коричневое короткое пальто и достал из внутреннего кармана пистолет Люгера 1898 года. Щелкнув затвором, вылетел пистолетный патрон.
– Знаешь, что это, сенатор? Это пистолет и пули, которые будут производить несовершеннолетние дети района Яммера. А по чьей вине они это будут делать? По твоей. Ты со старым евреем приговорил их к каторжным работам за гроши, чтобы получить политические очки и немного денег для еврея, – сказал француз.
– Если бы я не согласился, еврей бы сместил меня и поставил другого сенатора. Я мог лишь поднять для них ставку, с чем успешно справился, – ответил Освальд.
Француз отдал патрон Освальду, похлопал его по плечам, опустив голову вниз, он засмеялся и так же резко поднял голову, сделав пару шагов назад. Француз спросил:
– Так что, ты отгадал мою загадку?
– Про «Меня можно порвать, не касаясь рукой»? Да, еще тогда отгадал. Ответ – «обещание».
–
– Не в моих целях, чтобы кто-то из граждан Ганновера пострадал. Я ведь слуга народа, – монотонно ответил Освальд.
Француз еще пару секунд смотрел Освальду в глаза, и когда понял, что тот не врет, развернулся и начал спускаться по лестнице сената, насвистывая марш Наполеона. Освальд, поправив свое пальто и совсем забыв о сэндвиче, вернулся в кабинет. Он запер двери и сел в кресло.
Закурив сигарету, Освальд подошел к окну, чтобы проветрить кабинет. Подняв темно-алый тюль, он потянулся к ручке и взглянул на площадь. Идет снег… Хотя был ноябрь, такой осенне-холодный.
Освальд вспомнил слова Милы о том, что они еще встретятся. Не проверив свой график, что было ему далеко не в привычку, он вышел прочь из кабинета, как всегда проигнорировав Монику и ее деловой календарь. Выйдя из здания сената, Освальд направился в сторону из центра.
ГЛАВА 2
Освальд с переменным успехом шагал, словно отбивая своими каблуками германский имперский марш по городской брусчатке. Он мимолетом прошел рынок, где на ювелирной лавке висели триколоры, и напротив стоял памятник Вильгельму Первому. Снег все шел и шел, приближалась метель, поднимался ветер, и каждая снежинка будто врезалась с быстротой бритвенного лезвия в поникшие щеки Освальда. Мимо пролетали экипажи викторианского такси с пассажирами на борту. Эти господа и их украшенные в жемчуг фрау, должно быть, спешили домой к камину или от камина в оперу.
Освальд продолжал свой путь по улицам Ганновера. Вечер был довольно светлый из-за миллионов падающих снежинок. Снег отражал свой свет в небо вечно тусклого города, и это напоминало его жителям, что в мире есть и всегда будет капелька добра и света в их жизнях, как этот свет спустился в вечер ноября в Ганновере.
Туфли Освальда, подобно большинству обуви того времени, имели трехсантиметровый каблук, что возвышало и так высокорослого сенатора над другими, но во время метели являлось преградой, так как каблук постоянно скользил. На улице Роттенбург-на-Таубере всегда была большая яма, которая в дождливую погоду превращается в лужу, подобную морю, а в снег – в каток, подобный Ледовому побоищу Тевтонского ордена.
Именно на этот лед не повезло наступить каблуку Освальда, и ударом молнии и грохотом грома сенатор полетел на брусчатку. Сейчас асфальт делают мягким, он плавится на солнце и трещит от холода, но брусчатка – более серьезная причина для переломов всех возможных костей.
Сенатор, упав на брусчатку и даже не проверив целостность своих конечностей, повернул голову к одной из лавок, где была аптека. В окне сверкали различные бутыльки и флакончики, таблетки от чумы, для полового акта и бессмертия. На брошюрах было написано, что они лечат рак и психические расстройства. Конечно, они содержали популярный тогда героин, но это было задолго до всех врачебно-медицинских комиссий.