На южном фронте без перемен
Шрифт:
Ну уж нет! Уж вы извините! Я не стану тратить такой вечер на пошлый сон. Это чтобы проснуться завтра и сходу отправиться на службу?! Нет уж, увольте! Сегодня вечером будет водка, в разумных пределах, несколько фильмов, насколько голова выдержит, а потом уже только крепкий здоровый сон. Не раньше.
По дороге к Рацу мы купили в вечернем магазине палку колбасы, две бутылки водки, банку соленых огурцов по-болгарски, (это когда море уксуса — я страшно люблю эти острейшие огурчики), и бутылку минералки на запивку.
Теперь, за Васиным столом, мы разложили все это богатство.
Внезапно в дверь
— Странно, — привстал Вася, — собака не лает. Эти или хозяйка, что вряд ли в такое время… Или это Левченко.
Мы прислушались к топоту за дверью. Было такое впечатление, что там сучат ногами.
— Точно Левченко, — сказал Вася. — Чего его принесло? Он же под Хасавюрт уехал!
Рац открыл двери. В комнату ввалился усталый, страшно небритый, но очень жизнерадостный капитан Левченко.
— О! — сказал он, увидев меня, — у тебя гости, Вася.
Впрочем, представляться нужды не было. Мы служили вместе во втором батальоне. Тогда Левченко был еще старшим лейтенантом, и разводился с женой, которая проживала где-то в Иркутской области. В те времена старлей был зол, циничен, и говорил исключительно афоризмами, сводившимися в основном к тому, что жизнь — это редкостное дерьмо.
Иногда, правда, он рассказывал о своем участие в погашении осетино-ингушского конфликта, и тогда несколько оживлялся. Но это было редко.
Когда наш славный второй батальон кадрировали, Левченко получил долгожданного капитана, и не менее долгожданное решение суда о разводе. С тех пор свежеиспеченного капитана стало просто не узнать: добряк, сибарит и эпикуреец в одном флаконе.
Правда, сейчас он выглядел как-то не очень весело: лицо Левченко перекосило, и правый глаз периодически подергивался в нервном тике.
— Чем обязаны? — вежливо осведомился Вася, тем временем разыскивая в глубинах древнего буфета третью рюмку.
— А-а, — болезненно скривился капитан. — Зубы! Твою мать совсем!
Все стало ясно: и кривизна лица, и невеселое настроение.
— Чего так? — спросил я.
Левченко не ответил. Сначала он пропустил стопарик, закусил острым болгарским огурчиком, и только потом открыл рот.
— Воды нет, зубы чистить невозможно, вместо хлеба — сухари. Вот у меня десны начали кровоточить, а потом зуб разболелся. Мочи нет. Я анальгина полпачки выпил, да чуть толку. Спать не могу, ходить не могу, ничего делать не могу — только вою. Как только первая машина сюда пошла, так я сразу же и рванул.
— А сейчас как? — участливо осведомился Рац.
— Да и сейчас ломит. Я вот только опять анальгина напился. Завтра утром пойду к зубному. Пусть что-нибудь делает… Хоть пусть даже вырвет этот зуб. Не жалко. После войны новый вставлю.
Чтобы отвлечь капитана от боли, да и, честно говоря, от обычного любопытства, мы начали расспрашивать Левченко о том, что творится под Хасавюртом. Рассказывал он неохотно, видно, собирался с силами, выстреливал порцию фраз, и снова замолкал, пережидая очередной приступ боли.
— Стоим уже хрен знает сколько, ни хрена не делаем… Тепло, земля не промерзла, все техникой повзмесили… Днем не пройдешь: или сапоги потеряешь, или по уши в грязи будешь, а мыться негде… Бани ни разу не видели, все грязные, все чешутся, ужас… Кормят так себе. В офицерской столовой только сыр да лук
Я представил эти гниющие язвы на руках, ногах, лице… Меня передернуло. Любая царапина, малейший порез в местном климате запросто мог привести к заражению. Почему-то особенно этим страдали дальневосточники. У многих из них руки были красно-зеленого цвета. Красные язвы, обработанные зеленкой. То еще зрелище!
— Сколько будем еще торчать, никто сказать не может. Ни вперед, ни назад. Обратно в расположение не отпускают, и в Чечню не вводят. Говорят, что еще не готовы. А когда будем готовы?… Ничего же просто не делаем. Слоняемся по лагерю бессмысленно, как зомби… Достало уже все!
Капитан выпил вторую рюмку, и внезапно откланялся. Я даже удивился. Не в правилах Левченко было уходить не допив все до дна, но сегодня, видимо, был особый случай.
Когда за ним закрылась дверь, я сказал Васе:
— Вообще-то здорово, что я туда не попал. Здесь, оказывается, даже лучше.
— Да, точно, — согласился со мной Вася. — Хорошо бы приготовить батарею, и чтобы сразу в Чечню. Чтобы не месить глину под Хасавюртом. Ненавижу грязь и безделье.
Я кивнул. Я тоже ненавидел грязь и безделье. Мы с Васей очень часто думали одинаково.
Рац включил телевизор и видак, и мы начали смотреть какую-то пургу о трех парнях, которым никак не давали инопланетные девушки. Или что-то наоборот?.. После хорошей порции водки в голове у меня слегка мешалось. Неожиданно я со злостью подумал, какой херней страдают эти дебилоиды в телевизоре. Отправить бы этих кретинов под Новогрозненский скажем, или хотя бы даже в тот же Хасавюрт, вот тогда мы бы посмотрели, как у них на девушек будет стоять. Если они вообще будут стоять. Я посмотрел на Васю. Он периодически клевал носом. Спохватывался, широко открывал глаза… Но было видно, что с каждым разом сил у него оставалось все меньше и меньше.
Я сдался, и заснул.
Глава 7
Следующие три дня я пережил с чувством глубокого удовлетворения.
Во-первых, мы получили со склада новое вооружение — шесть восьмидесятидвухмиллиметровых минометов, в просторечии именуемых «подносами», одну буссоль, один ЛПР (лучевой прибор разведки), и ЗиПы к минометам.
Под Васиным руководством бойцы прикрепили к соответствующим частям миномета лямки, и теперь учились быстро разбирать его, переносить на новое место, и собирать снова. «Поднос» разбирается на три части, каждую из которых можно переносить на собственной спине — плита, ствол и двунога-лафет. Кроме того, на каждого бойца были выделены сумки для переноса мин. Таким образом, наша батарея, в принципе, могла расположиться везде, куда только мог взобраться человек. Она зависела не от автотехники, а от физической силы самого расчета. Тем и удобен был наш миномет, что мог поддерживать пехоту в любом месте — куда бы той не вздумалось забраться.