На задней парте. Книга вторая

Victor Wong

Makoto помолчала с минуту -– и взяв у меня гитару негромко запела:

«Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать, куда вам путь

И где пристанище.

Я вижу мачты корабля,

И вы на палубе,

Вы в дыме, поезда, поля,

Поля в вечерней жалобе.

Вечерние поля в росе,

Над ними вороны,

Благословляю вас,

благословляю вас,

Благословляю вас на все

четыре стороны.

Благословляю вас, благословляю вас,

Благословляю вас на все

четыре стороны».

Вот такая вот у меня история. В конце я всегда остаюсь в одиночестве.

В течение одной

минуты я молчал, затем заговорил, нарушив повисшую между нами тишину:

– - Да, Makoto, характер у тебя действительно стальной, поскольку я, после такой аварии – до- лго бы не смог сесть в машину. Если бы ты знала, как я тебя понимаю, я, ведь тоже испил из горькой чаши потерь. Знаешь, когда погиб мой отец, я долгое время считал, что был для него не очень хорошим сыном. Думал, что мог больше слушать его, уделять больше времени, чаще бывать с ним вместе… Я чувствовал свою вину в том, что он -- сделал для меня все, а я ничего не сделал -- для него. А потом, однажды на меня снизошло озарение. Неожиданно я осознал, что перед его смертью –- сделал для него самое главное. Я был рядом, держал его за руку и попрощался, так что… вот такие дела. Мой отец погиб еще в 1993-м. Его застрелили за какую-то несчастную пачку сигарет, которую он отказался отдать главарю банды уличных хулиганов. В конце концов, тот достал пистолет Макарова и… перекрестил отца, расстреляв его буквально в упор и выпустив в его тело целых восемь пуль. В девяностых, в нашей стране процветал рэкет и мародерство. Так что, я –- не удивляюсь… Такое время было. Вот послушай.

Зазвенела гитара, и после краткого соло я запел:

«Улицы, проспекты, бульвары, переулки,

Зимние морозы и летняя жара.

Никогда до дома не доносил я булки,

Когда её горяченькую брал.

Никогда до дома не доносил я булки,

Когда её горяченькую брал.

Десять лет от родов и вся жизнь до неба,

И всего два пуда в школе на весах.

Мама говорила:

– - Дуй, сынок, за хлебом.

И я дул, как ветер в паруса.

А "Городская" -- семь копеек,

И шестнадцать -- круглый хлеб,

То деревья зеленеют,

То позёмка на земле.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

Чуть поддатый дядька разгрузил машину.

Чинно соблюдая очередь закон.

Вся страна недавно сухари сушила,

И редкий фраер лезет на рожон.

А я стою, считаю ловко

Воровским своим умом:

"Городская"

с газировкой --

Получилось «Эскимо»,

На пломбир за двадцать восемь

За всю жизнь не собрать…

Батя -- выпорет, не спросит,

Как пить дать.

На пломбир за двадцать восемь

За всю жизнь не собрать.

Батька -- выпорет, не спросит,

Как пить дать.

Толстую соседку, будто понарошку

Офицерик лётный возле кассы жмёт.

Жмут мои монетки потные ладошки,

И цифрами стреляет пулемёт.

А кто не видел, тот не "вломит",

Слово гадское "нельзя".

На батоне сэкономил.

И конфет "Кавказских" взял.

Есть, конечно, повкуснее,

Только ближе пацанам -- Те, что

Рубль пятьдесят за килограмм.

Есть, конфеты, повкуснее,

Только ближе пацанам -- Те, что

Рубль пятьдесят за килограмм.

Ёрзая на стуле, будто в нём иголки,

Дядя Жорик с места вечер не встаёт.

«-- Пас отдал Рогулин, Толя Фирсов щёлкнул,

И Дзурилла шайбу достаёт».

А "Городская" -- семь копеек,

И шестнадцать -- круглый хлеб,

То деревья зеленеют,

То позёмка на земле.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе».

– - Хорошее было время, тихо заговорила Makoto, жаль, что сейчас –- мы уже не те, что раньше.

Я кивнул и негромко запел, растянув гитарные струны.

«Почти у каждого из нас

бывает драма,

Она, казалось бы,

решается легко:

Одна в осеннем городе

скучает мама,

И этот город

расположен далеко.

И мы сначала ничего

не замечаем,

И дни разлуки складываются

в года…

Мы обещаем написать

и забываем,

И наши мамы нас прощают,

как всегда…

А когда-то мальчик

был обеспокоен,

Если только мама

покидала дом,

И, уткнувшись взглядом

в пальмы на обоях,

Ел горбушку хлеба

с сахарным песком.

И ждал, когда в

подъезде ржавая пружина

Скрипнет, возвращая

ласку и покой…

А у неё работа,