На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Но это же – трагично! – воскликнул Атрыганьев. – Кроме того, торговля дает мне возможность ближе соприкасаться с тем сословием, из которого нынешнее дворянство пополняет свои ряды, или, наоборот, само переходит в это сословие мелких собственников!
– Я усматриваю трагичное еще и в другом, – жестко продолжал Сергей Яковлевич. – Мне привелось видеть вашу черную сотню, которую вы сколотили под своим гербом с помощью «дегтю, рогож, гвоздей и прочего товару…».
Атрыганьев ответил спокойно:
– Не отрицаю! Но, позвольте
– Существует власть, – кратко рассудил Мышецкий.
Атрыганьев брезгливо отвернулся, как от падали:
– Власть? Она подобна евнуху: хочет, да не может, только злится… Так вот я и дам в руки этим кастратам здоровые патриотические силы, способные сокрушить любую крамолу!
Мышецкий снова вспомнил кривоногого мужичонку, в пьяной присядке месившего грязь бурыми сапогами, и ответил:
– Вот в том-то и дело, что я не считаю эти силы здоровыми! Сейчас самые здоровые силы возятся у машин, пашут землю. А вы, Борис Николаевич, отыскали их в лавках Гостиного ряда и на задворках Обираловки…
Атрыганьев куда-то вышел и вскоре вернулся с бюваром в руках. Дал прочесть Мышецкому:
– Вот как оценил деятельность моего союза его императорское величество. Можете убедиться: «Благодарю всех русских людей в Уренске…» И так далее. Читайте сами, князь!
Мышецкий прочел:
«Благодарю всех русских людей в Уренске, примкнувших к Истинно Русскому Союзу. И пусть всегда молитва за Самодержавного Царя будет дня них дороже похвал заграничных газет. Скоро, скоро воссияет солнце правды на Русской земле, и тогда все сомнения исчезнут!»
Возражать императору, конечно, не приходилось, и Сергей Яковлевич захлопнул худосочный бюварчик.
– Только хочу предупредить вас, – напомнил Мышецкий, – что я не допущу даже намека на любой погром… Вы, может, этого погрома и не хотите, но согласитесь: псарь думает о водке, а на псарне лают о плетке!
Он снова посмотрел на портрет старца: «Пожалуй, все-таки – Лампи… Боровиковский не столь пышен и не любит углубления теней». Ему сделалось скучно, и он поднялся, чтобы откланяться.
Атрыганьев придержал его:
– Не уходите, князь. Нельзя же нам так и расстаться, ни до чего не договорившись!
– Но я, Борис Николаевич, не вижу точек соприкосновения!
– Не спешите, князь. Мы вполне можем быть солидарны с вами в вопросе о запашке пустошных земель…
Мышецкий уселся опять, явно заинтересованный, и предводитель вдруг огорошил его словами:
– Да будет известно вам, Сергей Яковлевич, что Уренская губерния, вверенная вам русским правительством, уже распродается по кускам за границу…
– Как вы сказали? – вытянулся Мышецкий.
– По кускам, – повторил Атрыганьев. – Самым жирным и сочным. Вот увидите
Сергей Яковлевич помедлил:
– Не шантаж ли это?
Атрыганьев возмущенно вскочил, с грохотом отодвинул от себя кресло, забегал по комнате.
– Немецкая экспансия, – выкрикнул он, – стремительно движется на восток! Остзейские провинции и Польшу уже нельзя считать русскими. Вот вам: Крым, Херсонщина, Малороссия и Поволжье (самые плодоносные земли) – уже под пятой немецкого колониста. Теперь не нужно кровавых битв, ежели Россия стала такой непроходимой дурой, что сама покорно ложится под немца!
Мышецкий сидел – как в воду опущенный. Обидно, что возразить черносотенцу было нечем. Земельные спекуляции – при земельном же голоде – давно уже вышли из провинциальных масштабов и перешли в масштабы международные.
Немецкий хуторянин сосет украинский чернозем, кормит хлебом кайзеровского солдата, а нищего русского мужика сгоняют с родных наделов и посылают искать новую землю у черта на куличках!
«Что ответить? – раздумывал Мышецкий. – А ответить надобно, но так, чтобы господин предводитель не счел меня своим союзником…»
– Отчасти вы правы, – согласился он. – Но это, Борис Николаевич, вынужденная необходимость. Правительство идет на сдачу земель в аренду, чтобы укрепить свои финансы. Мало того, колонист привозит технику, а у нас – соха! Колонист укрепляет землю фосфатами, а у нас – г…! Не только немецкий, но и французский капитал настойчиво вторгаются в российскую бухгалтерию…
Атрыганьев молчал, и Мышецкий аккуратно положил его на ноготь, чтобы с удовольствием прищелкнуть:
– Вот вы, Борис Николаевич, ратуете против засилия иностранного капитала. Однако не вы ли запродали свою стекольную фабричку и стали скупать бельгийские акции? Песок, лес, абразивы – русские… Если уж быть патриотом, так надо быть им до конца. Так, по-моему?
Предводитель, к удивлению князя, остался непоколебим:
– Но франко-русский союз поддержан свыше, его величеством. А я, как истинно верноподданный, поддерживаю его снизу, от самого пенька!
– Боюсь, – ответил Мышецкий, – что «от самого пенька» скоро не останется леса в губернии.
– Но зеркальное стекло – признак культуры!
– Ах, кому это нужно в России разглядывать по утрам свою рожу с похмелья? Бросьте, Борис Николаевич, никто вам не поверит…
Атрыганьев смотрел на него почти с презрением:
– Вы так не говорили бы, князь, если бы знали, на какие деньги скупают немцы наши земли.
Мышецкий пожал плечами: мол, не знаю.
– Бюджет министерства колоний германской империи, – резко договорил предводитель, – отныне планируется следующим образом: Камерун – земля Гереро – Кьяо-Чжау – Новая Гвинея – и… Россия, князь!