На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Ты куда это собралась, Сана?
Кормилица рассказала, что ее пригласили крестить младенца у брандмайора, и попросила:
– Сергей Яковлевич, дайте мне вашу коляску?
Сана вообще никогда не смущалась в общении со своими господами, и эта просьба прозвучала в ее устах вполне законно. Действительно, на улице – дождь…
– Конечно же, Сана, – разрешил Мышецкий. – Возьми!
Он с удовольствием пронаблюдал, как выкатилась из ворот коляска, как отдал честь городовой, как скинул кто-то шапку. Впрочем, и городовой
Он прошел к Алисе и сказал:
– Ты бы только видела, дорогая, какой великолепный выезд имела сейчас наша Сана. А как величаво держится!
– Разве она поехала в нашей коляске? – забеспокоилась жена. – Но как ты мог позволить?
– А почему бы и нет? Не шлепать же ей под дождем.
– Не забывай, однако, – напомнила Алиса Готлибовна, – в этой коляске выезжаю и я, жена вице-губернатора. И ты подумай, Serge, что скажут в губернии?..
И губерния сказала: по Уренску, как-то исподволь, пошли нехорошие слухи. Сана была причислена к фавориткам. Местное жулье, вроде Паскаля, уже пыталось воспользоваться ее мнимым положением. С черного хода потекли на имя Саны подношения: куски шелка, кульки с изюмом, дешевые украшения.
Сана оказалась порядочной женщиной: сама рассказала Мышецкому, что о ней стали думать, и предъявила набор подарков, при виде которых князя бросило в дрожь.
– Ну, милая Сана, – сказал он, – ты тогда хорошо прокатилась… А я здорово пролиберальничал!
Вскоре при встрече с Конкордией Ивановной Мышецкий почувствовал какое-то недовольство, выраженное на скупо поджатых губках уренской красавицы. На прощание Монахтина погрозила ему пальчиком:
– А вы озорник, князь. Шалите?
Потом появилась Додо и с лихвой добавила в эту глупую историю перцу.
– Сережка, – выговорила она по-родственному, – ты ведешь себя неприлично. Зачем ты выставил напоказ свою связь с этой деревенской бабой?
– Опомнись, Додо! – убеждал ее Сергей Яковлевич, клятвенно складывая руки. – Какая баба? У меня и помыслов нет о Сане.
– Ну, не знаю, – отозвалась сестра задумчиво. – Неужели ты весь в меня? Мог бы ограничиться и госпожой Монахтиной!
– Да о чем ты? – затравленно огляделся Мышецкий. – Почему я должен следовать этой скотской традиции? Я не имею с Конкордией Ивановной никаких отношений!
– Но ты же бываешь у нее? Так кто же тебе поверит? Эта дама состоит при губернском управлении для вполне определенных обязанностей…
Сергей Яковлевич стал мучиться – тяжело, без лишних слов, безысходно. Сидел в кресле, обхватив голову, и качался.
– Какая подлость, – стонал он, – какая грязь… И меня уже в нее обмакнули. А что будет, если дойдет до Алисы?
– Не торопись, – утешила Додо. – Жена всегда узнает последней…
Кое-как собрался Мышецкий с силами, пошел на службу.
Увидел Сущева-Ракусу и подумал:
– Ну, как? – спросил машинально. – Его превосходительство подписал?
Грозно ответил полковник:
– Подпишет… Я спущу на него такого кобеля с цепи, что он не отвертится. Мне это надоело.
– Кого же именно? – полюбопытствовал Мышецкий.
– Вам скажу, – признался Сущев-Ракуса. – Одному только вам. По дружбе… Сейчас еду к Конкордии Ивановне, она уже науськанная. Дело знает!
– Желаю успеха, – отозвался Сергей Яковлевич равнодушно.
Вечером видели Монахтину, которая проезжала по городу со скорбным лицом, одетая во все черное; в руке она держала, выставив напоказ, молитвенник в роскошном переплете. Лошади развернули фаэтон на углу Пушкинской и покатили в сторону монастырского подворья.
– Все ясно, – догадался Мышецкий. – Поехала снимать цепь с кобеля…
На следующий день он спросил жандарма:
– Скажите, полковник, сколько вы ей дали?
Аристид Карпович крутанул смоляной кончик уса:
– Что вы, князь! Такая дама деньгами не берет…
В присутствии вдруг сразу все стихло, и в этой тишине отчетливо простучала клюка преосвященного.
– Явился, – шепнул жандарм, начиная креститься.
Мелхисидек выражений в своем гневе выбирать не любил.
– Нечестивец! – раздалось его рычание. – Крррамолу греешь, яко змия на сосцах своих?.. Тррепещи! Аспид ты, скнипа из волосьев Иродовых! Бога, бога-то – помнишь ли?
Кто-то из догадливых подбежал и в страхе захлопнул губернаторские двери. Стало совсем тихо. Чиновники передвигались меж столов на цыпочках, не смели подойти к звенящему телефону, пьяненький Огурцов затеплил лампадку в канцелярии.
Аристид Карпович еще раз широко перекрестился в угол – на карту Уренской губернии:
– Пойдемте, князь. Кажется, уговорили…
Навстречу им уже шел Мелхисидек, тряся бородищей, сверля все живое огненными глазами. Завидев Мышецкого, он вдруг остановился, полусогнутый от дряхлости, ни с того ни с сего крикнул:
– И ты, бес?
Постучал клюкой дальше. Сущев-Ракуса взял Мышецкого за локоть:
– Не придавайте значения. Он и меня костит почем зря…
За длинным столом, как сырое тесто, расплылся губернатор Влахопулов, посрамленный и жалкий.
– Давайте сюда, – пролепетал он, – будь по-вашему…
Сущев-Ракуса подал приговор для подписи, обмакнул в чернила перо, протянул его Влахопулову. Сам же взялся за пресс-папье.
Симон Гераклович впервые тускло глянул на приговор:
– Сколько же лет ему, паршивцу?
– Девятнадцать.
– Эх, люди! – вздохнул старик. – Нет у вас сердца… А вы, полковник (он посмотрел на пресс-папье, нависавшее над ним), чего это кувалду надо мной держите?
– Вы подпишите, – сказал жандарм.