На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Семирадского! – решили на прощание. – Семирадского, и дело с концом…
На следующий день Атрыганьев в комитет не явился и передал кассу Боровитинову. Князь Тенишев, Батманов и Уваров тоже блистали отсутствием.
Остались мелкотравчатые.
– Итак, господа, – скромно начал Боровитинов, – в активе у нас числится пятьсот шестьдесят рублей…
Алымов сказал:
– Это все князь Тенишев – он первый начал. А уж как мне Репина-то хотелось…
– Репина, – кашлянул Боровитинов, – мы, конечно, вызывать не будем. Говорят, он зазнался. Что же
– Не повезло, – взгрустнул Петрищев.
– А потому, – продолжал Боровитинов, – надо исходить из реальных возможностей… Прошу, господа!
– Тогда… в «Лондон»? – сказал Каськов.
– Ну-у, – протянул Алымов. – Нашли, куда ехать!
– Почему? Там ведь кулебяки неплохие бывают…
Боровитинов затряс колокольчик:
– Помилуйте! А на что же портрет писать?
Петрищев возмутился:
– Разврат один! Вот читал я в «Вестнике знаний», какие дачи художники строят… Зажрались, супостаты! Не след, господа, поощрять их! И за две красненьких намалюют. Не посмеют отказать, потому как мы – дворянство…
Поехали в «Лондон» и ели кулебяки. Строго осудили современное искусство.
– Нет, понимаете, нету, – говорил Петрищев, волнуясь. – Вот смотрю, бывает, и думаю: «Нет того, что было на полотнах прошлого. Исчезла красота, совсем исчезла…»
На следующее собрание Петрищев уже не явился и кассы от «заболевшего» Боровитинова не принял. Деньги перешли к Алымову.
Он пересчитал их и заявил, честно глядя правде в глаза:
– Осталось сто восемнадцать. Так дальше не пойдет, господа! Отложим сразу полсотни, чтобы не истратить, и даже брать их с собою не будем. А остальные…
– Теперь, – взбодрился Отребухов, – только «Дивертисмент» остался. Ладно уж, как-нибудь. Соляночку закажем. Коньячком согрешим по бедности нашей!
И – поехали. Соляночкой не ограничились, послали на вокзал за устрицами. Об искусстве в этот вечер уже старались не говорить.
– Ну его к бесу! Не дай-то бог…
– А коньячок – гадость, – жаловался Алымов. – Да и ладно. Перегорит до завтра. Дышать буду от жены к стенке…
Назавтра пришли в комитет только двое – Отребухов и Василий Иванович Куцый (дворянство последнего доказано не было и шестнадцатый год разбиралось в герольдии).
Отребухов пересчитал кассу.
– Ну что, Василий Иванович? – спросил он мрачно после похмелья. – Куда мы с тобою двинем?
– А много ли там? – полюбопытствовал Куцый.
– Да вот… С четвертную будет!
Куцый крепко задумался.
– Ежели, скажем, дворника послать? – предложил он.
– На предмет чего?
– Да он полсобаки из трактира притащит.
– И то дело, – согласился Отребухов. – У меня как раз огурчики есть. Пикулечки с укропцем… Не пропадать же нам в одиночестве!
Дворник слетал мигом. Полсобаки распили, послали еще за половиною. Дворника угостили тоже. Он был парень на ногу легкий: так и летал, так и порхал всю ночь от дома Отребухова до трактира.
Василий
Наутро он проснулся, показал остатние семь рублей и два рубля тут же отбавил.
– Это на пиво, – сказал он. – Ничто так не споспешествует облегчению, как пиво.
Разбудили дворника и послали его за пивом.
– Как быть-то? – спросил Отребухов, сдувая пену. – Нехорошо получается… Это все князь Тенишев начал!
– А вы насчет живописца не волнуйтесь, – сказал Василий Иванович. – Есть у меня один на примете. Он по церквам ходит. Больше «ревы небесные» пишет… С лица тоже умеет!
И в один из дней Сергей Яковлевич застал в своем кабинете косоглазого парня. Тот не спеша устанавливал перед князем холстинку.
– Это еще зачем? – удивился Мышецкий.
– Да вы же сами и просили, ваше сиятельство! Не извольте сомнения иметь: распишу в самой скорости…
– Я не настолько глуп, как эти господа во главе с предводителем… Чтобы и духу вашего не было. Мне сейчас не до святого искусства!..
А нищие мужики Уренской губернии еще долго чесали себе в затылках:
– Слышь-ка, Петра! Кажись, новый налог поклали…
– Эва, окстись. Куды же?
– Да нагреты теперича пишут. Так собирают, ездют… К волнухинским уже исправник приезжал. Гляди, как и к нам нагрянет?
– Бяда, да и только!
Несло от салганов на город такой вонью – хоть топор вешай. Огурцов палил в канцелярии ароматные свечи. Сергей Яковлевич, однако, пребывал в хорошем настроении: деньги из «Александровского фонда», предназначенные на строительство церквей для переселенцев, он все-таки выцарапал. А вместе с ними – и стандартный план архитектурного проекта Соловьева, утвержденный Святейшим Синодом.
– Ну, Иван Степанович, – сказал он Кобзеву, потирая руки, – на ловца и зверь бежит. Вот вам лес, а что касается остального…
И он позвал Огурцова: велел принести клей и ножницы.
– Смотрите сюда внимательно. Любой проект церкви можно переделать в мужицкое палаццо…
Раз-раз – ножницами, и купола не стало. Обстругал проект с боков – убрались паперти. Кобзев внимательно следил за его действиями.
– Упростите крыльцо – и можно строить. За фасад я ручаюсь. А для духовных нужд мы подгоним в степь церковный вагон. И овцы целы, и волки сыты… Вот так и стройте!
– Извините, князь, – возразил Кобзев, – но на подобный фокус я не согласен. И мужики тоже не согласятся…
Мышецкий стриганул ножницами воздух перед собой:
– Да как вам не стыдно? Вы же знаете, что это единственная возможность обеспечить людей жильем! Лишнего лесу в губернии не водится… Или вы боитесь?
– Согласен, что лесу нет, – ответил Кобзев. – Но быть под судом за кощунство я не желаю. И вам не советую…
Он ушел, а Мышецкий в растерянности оглядел свой стол, на котором валялись обрезки церковного проекта. В этот момент ему казалось, что он предан. Медленно собрал он клочки чертежа, скомкал их и швырнул под стол.