На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Пикуль Валентин Саввич

«Противный Борька!» – И она заснула. Но ссора в ресторане закончилась плохо…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ениколопов открыл дверь: на пороге стоял бледный Боря Потоцкий – рукав шинели в крови, глаза в тоске и боли.

– Помогите, – сказал, падая внутрь ениколоповского дома.

Лежал на полу, всхлипывая. Сущий младенец!

Вадим Аркадьевич перешагнул через него, как через полено…

Равнодушно – его удивить было трудно.

– Ну, хватит, –

сказал эсер. – Будьте мужчиной…

Боря поднялся. Сел, прислонясь к теплой печке:

– Помогите. Кажется, пуля застряла… не вышла.

– Кто? – кратко спросил Ениколопов.

– Ивасюта… из браунинга.

– Значит, – усмехнулся Ениколопов, – без меня лучше ладите?

Боря начал стягивать намокший в крови рукав:

– Вадим Аркадьевич, я истекаю кровью… помогите!

Ениколопов показал пальцами на свой локоть:

– Ерунда! Зажмите вот здесь… видите? И перестанет…

– Но вы хоть посмотрите… – умолял Боря, отчаявшись.

Ениколопов отвернулся от него – встал задом к гимназисту:

– Я лечил, никогда не отказывая, революционеров. Но я еще никогда не лечил и не буду бандитов!

Боря смотрел на затылок создателя партии «безмотивцев». Курчавились там жесткие завитки – Ениколопов теперь отращивал пышные волосы, как театральный рецензент, угодник молоденьких актрис.

– Неправда! – выкрикнул Боря в этот затылок. – Врач не имеет права отказать в помощи. Обещаю, что больше не вернусь к Ивасюте!

– А – куда? – спросил Ениколопов.

– К вам, – тихо ответил Боря, – я тоже не вернусь.

– Тогда… чего вы пришли?

– Мама ведь не выдержит, когда увидит меня в крови…

– А я, – сказал Ениколопов, – я тоже не выдерживаю!

Он сел за стол. Грохнула дверь. Боря ушел.

– Вот так, котята, – сказал Вадим Аркадьевич. – Без меня вам будет плохо. Вам казалось, что я вас обделил? Решили сами добычу дуванить? Ничего, еще прибежите… молочка попить! Из моего блюдечка с красной каемочкой… Ишь вы, расшалились!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Начались странные дела на Руси: приходит в сберкассу старушка, каких много, и забирает из кассы скудные сбережения.

– Только, пожалуйста, прошу золотом, – говорит она, – будьте уж вы, молодой человек, столь любезны к просьбе старухи…

Является в Государственный банк отменный господин.

– Мне золотом, – говорит он.

Выписывают жалованье рабочим на заводе.

– Долой бумажки – гони золотом! – требуют рабочие.

Приходят чины министерства финансов к домовладельцу.

– Пора, – заявляют они, – пора, сударь, налоги платить.

– Налоги-то? Ну как же, понимаю… Только не дам!

– Товарищи! – выступали ораторы на митингах. – Не признаем никаких займов царизма у Европы; эти займы идут на борьбу с народом. Забирайте свои деньги из банков! Никогда не храните своих денег в сберкассах! Этим вы укрепляете строй самодержавия,

и пусть царь обернется перед лицом Европы злостным банкротом…

Россия накренилась – граф Витте подставил свое могутное плечо, удерживая империю от обвала. Золото утекало из цар­ских сейфов – миллион за миллионом, правительство было в панике. Никто не знал, что делать. Каждый ведь россиянин вправе потребовать золотом, как это и подтверждено на бумажных деньгах, по курсу! И вот после войны, стоившей России два с половиной миллиарда рублей, – вдруг катастрофа полного банкротства империи… Витте решился.

– Для начала, – сказал, – арестуйте все редакции газет, опубликовавших «Финансовый манифест», хотя бы даже в выдержках…

Удар пришелся и на большевистскую газету «Новая жизнь», и не было еще короче резолюции царя, которую он радостно начертал на докладе о разгроме редакций. «Наконец!» – написал Николай.

Третьего декабря Совет петербургских рабочих депутатов собрался на свое пятьдесят второе совещание.

Двери Вольно-экономического общества, где происходило это совещание, раскрылись – закатилась в них мощная грудь исправника.

– Спокойно, господа, спокойно. Прошу всех встать и следовать на выход…

Всех членов Совета – двести шестьдесят семь человек – арестовали. Руководил этой операцией лично Дурново, который в эти дни натиска на революцию засыпал губернаторов строгими приказами об аресте в провинции всех вожаков движения. «Власть исполнительная да действует решительно, без колебаний…»

– Провокация, – сказал Мышецкий. – Не отвечать!

6

А 6 декабря – праздник: день святого Николы (все Николаи – от царя до дворника – пребывают в именинниках). Фабрики и заводы не работали, вывешивали повсюду царские флаги.

Утром уренчане услышали звяканье шпор – это появился на улицах жандармский капитан. Дремлюга понюхал воздух, прошелся по Влахопуловской, отогнул доску в заборе, застрял на минутку толстым задом в проеме, вильнул фалдами шинели и… скрылся!

Сергей Яковлевич с утра совершил прогулку по Уренску в санках. Запахнувшись полстью, прокатился по главным улицам. Пусть все видят: власть на местах – и озирает. Оком недреманным!

День предвещал быть обычным: базар был велик, много понаехало подвод из уездов. Торговали, как всегда, лавки и питейные заведения.

Одно не понравилось князю: на перекрестках быстренько распивали водочку типы, на которых уже пробы ставить негде. Рвань и голь, опухшие от пьянства и холода синие морды, заплата на заплате, блоха через вошку скачет. Заметив губернаторский выезд, некоторые кричали Мышецкому – хрипло, но дружелюбно:

– Привет, начальничек! Ты уж, родима-ай, не выдавай…

Потом к Мышецкому подлетел какой-то дядя, вполне приличный, и подмигнул, как рыбак рыбаку (ноготь у дяди на пальце был изъят кем-то или чем-то, он этим пальцем под носом водил).