На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
– Пошли, прапор, – сказал. – Коньяком подлечимся…
– На митинг! – кричали пожарные. – Собирай митинг!
Вечером на Влахопуловской площади был митинг, каких Уренск еще не видывал. Солдаты подвезли два прожектора, бросили тревожные лучи огня в глухую бездну неба. Светло было и жутковато.
– Товарищи! – объявил Борисяк. – Спешу обрадовать: пожарная команда, этот верный страж города, порывает свои отношения с городской думой, выразив свое желание подчинить себя Совету уренских рабочих депутатов… А это – победа,
Чиколини юрко отыскал в толпе брандмайора:
– Василь Иваныч, а ты не угоришь ли с этой революции?
– Я ни при чем: таково, Бруно Иванович, команда решила…
Утром князь Мышецкий принимал депутатов. Иконников-младший (от лица городской думы) сказал ему так – с язвой в голосе:
– Господин губернатор. Ваше сиятельство. Князь! Население губернии, выражая вам свое полное доверие, благодарит вас за ваши труды по водворению в Уренске спокойствия и за отсутствие погромов. Однако общественность поручила мне напомнить вам о том, что свобода личности и охрана частной собственности находятся еще под угрозой злонамеренных лиц – как справа, так и слева…
Потом говорил Казимир – сердито (лицо «злонамеренное»):
– Ежели полиция не может обеспечить в городе порядка, надобно создать милицию из народа! У нас не Одесса, не Киев, не Гомель – мы, уренские, справимся. Но Совет потребует от вас помощи…
– Помощи… в каком виде? – спросил Мышецкий.
– Оружием! – ответил Казимир.
– Это выше моих сил. Я лишь начальник губернии, но не начальник гарнизона. Арсеналы мне не подведомственны.
– Арсенал откроем, – посулили (опять слева).
– Ключи не у меня, – отбоярился князь, улыбаясь…
Потом Мышецкий вызвал к себе Дремлюгу.
– Вы служить собираетесь? – спросил жандарма.
– Служу посильно.
– А надобно – непосильно… В отношении разгрома этой «Комиссии»… скажите, капитан: не замешана ли тут моя сестра?
– Оставьте ее, князь, вы ошибаетесь, направляя свой гнев против Евдокии Яковлевны, которая находится в смирении и трауре…
С ночи началось разоружение городовых. Подходили человека три-четыре, спокойно говорили постовому:
– Обернись, дяденька!
Но кобуры были пусты, одни футляры без оружия. Чиколини был предусмотрителен, на разводах говорил: «Все равно отберут, чует мое сердце. А отвечать перед начальством мне придется. Стойте уж так, от судьбы не уйдешь…»
Пулеметная команда хлопала валенками возле губернского арсенала. Подкрадывались какие-то тени, но из пулемета выпархивал синий язычок огня, долго стучала патронная лента. И всю ночь в Совете шло бурное совещание…
– Я против этой авантюры, – говорил Борисяк, – Придет время, и губернатор вынужден будет сам дать нам оружие. Вот увидите!
Пришел Ениколопов в солидной бекеше, раскрыл бумажник.
Повернулся и ушел. Долго молчали, потрясенные. Галина Корево первой нарушила
– По-моему, – сказала акушерка, – надобно пересмотреть наше отношение к господину Ениколопову.
– Давно пора! – отозвался и прапорщик Беллаш…
Борисяк воспротивился, но его назвали «упрямым быком», и все его натиски были отбиты. Большинством голосов Вадим Аркадьевич Ениколопов прошел в члены Совета рабочих депутатов Уренска.
– Кто против? – спросили.
– Я, – сказал Борисяк, подавленный.
– Один голос ничего не решает. У вас – личная вражда! Еще со старых времен – времен влахопуловских…
Ениколопов, попав в Совет, сразу взял быка за рога.
– Товарищи, – заявил он авторитетно, – что мы видим? Что мы наблюдаем? Это Совет или партия? Партия или Совет? Давайте сразу же разберемся, чтобы потом не путать…
Борисяк разгадал: сейчас Ениколопов начнет взрывать все и вся.
– Ну-ну, – сказал он, – чего остановились? Продолжайте…
– Вопрос сделан, – ответил эсер. – Остается на него ответить!
Борисяк весь сжался – как перед прыжком:
– Совет – первая ячейка будущего временного правительства революции! Это зачаток диктатуры пролетариата. Кто сомневается?
– Я, – сказал Ениколопов. – И строю свой вопрос так: если Совет беспартийный, то пусть все члены его примут программу социализма безоговорочно. А если…
– Принимаем, – ответили члены Совета, как один.
– А тогда, – не смутился Ениколопов, – к чему Совет вообще, если уже существует партия? Мы еще не победили, а уже поставили перед собой чернильницы, начиная обюрокрачиваться!
Конечно, с иезуитом спорить трудно. Ениколопов лукав, как бес: жизнь научила его выкручиваться, и он умеет это делать, черт бы его побрал… Борисяк сорвался с места:
– Не так! И – партия! И – Советы! Вот как надо ставить вопрос. Именно так и Ленин говорит, а он истинный ученик Карла Маркса!
Ениколопов спрашивал всех подряд:
– Ты, отец, Маркса читал?
– Нет.
– А ты?
– Нет.
– Ты?
– Читали…
– Наконец-то! – вздохнул Ениколопов. – Вопрос ясен: или партия без Совета, или Совет без партии…
– Вадим Аркадьевич прав, – заявила вдруг Корево. – Нельзя дробить силы накануне… Или – или!
– Это ультиматум? – спросил ее Борисяк.
– Только предложение…
Вскочил горячий прапорщик Беллаш:
– Как можно сомневаться? Борисяк прав… Я протестую!
Но Ениколопов уже поколебал устои Совета: его, пусть робко, но все же поддержали некоторые. Особенно Корево.
– Не так делается революция, – глухо сказал Борисяк. – Одни члены партии ее не сделают. Как не сделают и без партии одни беспартийные. Революция не загон для скота: жирных – направо, тощих – налево. Революция сильна единением народа: партийными и беспартийными…