На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин
Шрифт:
– Ну а ряда-то, ряда-то какая, господин хозяин? – допытывались женщины.
– Обижать вас не хочу, потому цены на бабу покуда еще нет, будем так говорить, не понаехала еще сюда вся-то баба… Пятнадцать копеек в день – вот какая цена, ну а упадет цена – так уж не прогневайтесь…
Женщины задумались.
– Пятнадцать копеек… Ой, дешево! Да как же это пятнадцать-то копеек? Ведь это, стало быть, всего… четыре с полтиной в месяц?! – заговорили они.
– Меньше. Потому по праздникам весной работы нет, –
– Господи Иисусе! Да ведь это за лето и на паспорта, и на дорогу не скопишь!
– Зато сама сыта будешь. На наших харчах тело живо нагуляешь. У нас на счета харчей хорошо. Ах да… Первые ваши деньги пойдут не на руки вам, а на прописку паспортов и на больничные. Здесь ведь Питер, здесь прописаться надо и рубль больничных уплатить.
Женщины переглянулись.
– Сестрицы, так как же это так? Неужто за пятиалтынный?
– А уж как знаете. Вон спросите у тех баб, – отвечал хозяин, кивая на парники. – Они также по этой цене работают.
– Ты бы хоть по двугривенничку, господин хозяин?..
– Будет цена на бабу двугривенный – я и за двугривенным не постою, но не может этого нонче быть, потому голодуха.
– А к Троице платков дарить не будешь? – спросила одна из женщин. – У нас бабы ходили в Питер, так им по городам к Троицыну дню по платку…
– То за летнюю ряду, то с Благовещеньева по Покров и по книжке ежели, а я вас поденно ряжу, потому летней ряды ноне не будет. Какие ноне платки!
Женщины колебались.
– Ну, подумайте, пошушукайтесь промеж себя, а я в избу чай пить пойду. Потом скажете, на чем решили, – сказал хозяин и направился в избу.
Бабы остались на огороде и стали шептаться.
– На втором огороде, девоньки, по пятнадцати копеек в день… По пятнадцати копеек… Уж это что-то больно дешево… – начала, покачивая головой, женщина постарше, у которой совсем отсутствовали брови.
– Пронюхали, что повсюду голодуха, – вот и стачались, вот и прижимают, – отвечала вторая пожилая женщина, но с густыми бровями.
– Как же Акулина-то летось по восьми с полтиной в месяц на огороде жила?! – дивилась молодая женщина с необычайно развитой грудью.
– Так ведь то было летось, когда кормы были, а теперича цены другие.
– Беда! – покрутила опять головой безбровая женщина. – Неужто же за пятнадцать копеек оставаться? Ведь это что же… Ведь это помирать… Да он вон еще что говорит… Хозяин-то то есть… Он говорит, что первые деньги пойдут на прописку паспорта да на больницу.
– А на прописку да на больницу-то много ль надоть? – спросила совсем молоденькая женщина, курносая и с выбившеюся из-под платка белокурою прядью волос. – Сколько денег-то?
– А нам почем же знать! Мы так же, как и ты, в первый раз в Питере, – отвечала женщина с густыми
Нерешительным шагом женщины прошли к парникам, в которых, присев на корточках, выпалывали сорную траву другие женщины.
– Порядились, что ли? – встретила вопросом одна из женщин у парников новопришедших женщин.
– Да как рядиться, умница, коли по пятнадцати копеек в день дает, – сказала безбровая женщина.
– Цены такие. Мы уж тоже совались, да нигде не берут. Работы на огородах ведь еще не начались. Только там и работают, где парники, а ведь парники-то не на каждом огороде.
– Вы, умница, новоладожские?
– Новоладожские.
– Бывалые в Питере-то?
– Бывалые. Кажинный год по весне в Питер ходим.
– Так неужто по пятнадцати копеек подрядившись?
– По пятнадцати, а только с хозяйской баней. По субботам у нас от хозяина восемь копеек на баню… Так и вы уговаривайтесь. Здесь ведь не то что в деревне, даром никуда не пустят попариться, а везде надо платить деньги. Пять копеек баня-то стоит, ну да мыло, веник.
– Неужто и веник купить нужно?! – удивленно воскликнула молоденькая женщина.
– А ты думала, как! Веник – копейка, а то и две. Здесь за все плата. Питер – город дорогой.
– А вот у нас в деревне пошел в лес, наломал…
– А здесь за поломку-то по шее накостыляют. Да и некуда идти ломать, потому лесов поблизости нет.
– Ну, у соседей попросить.
– Молчи, Аришка! Ну что зря брешешь! – оборвала курносую женщину безбровая и спросила женщин, копошившихся у парников: – Вы замужние будете или девушки?
– Я-то девушка буду, вон и та девушка, – отвечала черноглазая новоладожская женщина, указывая на рябую женщину. – А вон те три замужние.
– Хороша ты девушка, коли ребенка в деревне оставила, – улыбнулась худая скуластая женщина в полосатом красном платке на голове и на плечах, концы которого были завязаны сзади за спиной.
– Это, Мавра Алексеевна, в состав не входит, – огрызнулась черноглазая женщина. – Зачем зубы скалить! По паспорту я девушка – вот и весь сказ.
– А вот, милая, сколько с вас хозяин за прописку паспортов-то вычитает? – спросила безбровая женщина.
– Рубль тридцать. Это уж у него положение. Рубль на больничное и тридцать копеек за прописку.
– Фу, тяготы какие! Ведь это сколько же ден задарма жить?
– Да, почитай, что девять ден отъелозить придется. Мы уж сочли.
– Арина! Слышишь! А ты хотела первые три рубля матери сейчас же в деревню послать на выкуп полушубка. Долгонько трех-то рублей не увидишь, – сказала безбровая женщина курносой женщине.
Курносая в ответ только широко открыла глаза и рот и тупо посмотрела на безбровую.