На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности
Шрифт:
Она рассказывала о Калифорнии так, словно это место было средоточием магии. Деревья, океан. Я так и не дошел до океана, когда приезжал на Восточное побережье, так был занят в погоне за городскими мечтами. У меня была лишь невнятная фантазия о том, как я стою на пляже. Я обрисовал ей эту радужную сцену.
А потом она вернулась в Лос-Анджелес учиться играть на виолончели. Я должен был ехать за ней.
Выдержит ли машина дорогу до Калифорнии? Хватит ли мне денег на бензин? Тут мне подвернулся один музыкант из Калифорнии, с виду напоминавший Будду. Он искал свою подругу, которая его бросила, и предложил доехать до Лос-Анджелеса,
Моя машина без днища и раньше выдерживала долгие поездки. Разумеется, я ездил на ней и в Санта-Фе, и в Тусон на научно-фантастический конвент. Когда нас остановили на границе с Аризоной, я вез этого «будду» и парочку геев-физиков. Патрульный полицейский в зеркальных солнцезащитных очках, прямо восковая фигура из музея, просунул голову в окно машины и спросил: «Орехи или фрукты везете?» Мы сами были те еще фрукты, так что вместо ответа заржали, как ненормальные. Нас, естественно, загребли для допроса в участок. Но в участке мы быстро всем надоели, нас отпустили, и мы поехали дальше.
Это воспоминание всегда ярко всплывает в памяти, потому что я не могу с ним как следует разобраться. Точно помню, что в машине нас было четверо, но у меня не было заднего сиденья. Я его туда поставил? Посадил их на тюки сена? Никак не могу получить осмысленную версию этой истории. Показательный пример того, каким интересным артефактом может быть память.
Меня оштрафовали за то, что по шоссе через Финикс я ехал слишком медленно. Как только мы проехали неправдоподобно высокие горы, окружавшие Палм-Спрингс, пустыню сменила зелень и грязный бурый воздух.
Синтия жила в Пасадене. Бедняга «Дарт» сломался, когда я практически подъехал. Семья Синтии, к моему удивлению, разрешила мне погостить у них, в большом доме в классическом стиле начала двадцатого века, так что мне не нужно было продолжать путь.
Синтия, должно быть, появилась из-за какого-то космического сдвига во времени и пространстве. Она говорила с едва различимым среднеевропейским акцентом, хотя и выросла в Лос-Анджелесе. Ее лицо заставляло вспомнить полотна Ренуара, хотя большинство ее друзей были загорелыми. Ее игра на виолончели напоминала самые первые записи классической музыки.
Пасадена была сюрреалистичной – не просто местом, а таинственной землей любви. В ней все было недосягаемым. Возвышающиеся над головой кроны пальм; непроницаемая атмосфера тайны; ухоженный пригород, который простирался дальше, чем можно было себе представить. Мне говорили, что он заканчивается у высоких гор, но из-за смога я так и не разглядел их. По парковкам расхаживали недавние эмигранты из Африки и несли на головах коробки с техникой, что купили в магазине электроники. Они смотрелись так же неуместно, как и я.
Синтия, предмет моей страсти, оказалась дочерью заведующего кафедрой физики в Калифорнийском технологическом институте. Там он и проводил большую часть времени. Она была любимицей работавших в институте выдающихся ученых, среди которых были Ричард Фейнман и Марри Гелл-Манн.
Я никогда не учился в Калтехе, просто считался странным парнем очаровательной дочки завкафедрой. В своем роде статус. Фейнман был очень великодушен и показывал мне, как чертить пальцами геометрический рисунок, соблюдая хиральность [33] , и все в таком роде. Ко всему прочему, он еще и неплохо играл на барабанах, и мы музицировали вместе.
33
Хиральность –
Как ни странно, в то время в Калтехе не изучали компьютерную графику. Я не встречал там никого, кому, как и мне, был бы важен виртуальный мир.
Но какая разница, если у меня была девушка. Она впервые показала мне океан, когда мы ехали в Санта-Барбару. Настоящий океан был ярче и мощнее, чем я думал. От него исходил запах жизни. Я приходил на то место, где впервые увидел океан, смотреть на маленькую морскую анемону, которая плавала в крошечной лужице от прилива на огромном валуне, но потом пляж изменился из-за шторма, и я больше не смог ее найти.
Город на таблетках
Синтия решила, что я должен увидеть Лос-Анджелес глазами местного жителя. По субботам мы катались в Вествуд на ее розовой машине с откидным верхом 1960-х годов выпуска. На улицах было полно народу, одетого в пластиковые костюмы леденцовых расцветок, и все спешили к парочке гномов-близнецов на капоте кадиллака, которые продавали кваалюд [34] .
Мы были вместе несколько месяцев – волшебный и бесконечно счастливый период моей жизни, но слишком недолговечный. Я не имел ни работы в Калтехе, ни хоть сколько-нибудь официального статуса. Что мне было делать? Как долго это могло продолжаться?
34
Популярный в 1960–1970-х годах наркотик. – Прим. ред.
В один прекрасный день грянула катастрофа. Меня променяли на низкорослого прыщавого студента-физика. Она сказала мне об этом как бы между прочим. В конце концов, мы были тогда еще детьми.
Мир рухнул. Я понятия не имел, что делать.
Пробитый пулями «Дарт» все еще был в ремонте. Я чувствовал себя сломанным и уничтоженным, жить в доме не моей девушки, где меня преследовали призраки страстной влюбленности, было в тягость.
Нужно было сделать следующий шаг, и я начал исследовать мир за пределами Калтеха.
Лос-Анджелес был шифром. Приехав в Нью-Йорк, я полагался на интуицию – что оказалось по большей части верным решением, – когда судил о людях, обитающих в том или ином здании. Но что сказать о тех, кто живет в отдельных домах с кактусами на подъездной дорожке? Ничего из того, что я мог себе представить. Лос-Анджелес никогда не поддавался моим догадкам, возможно потому, что был переполнен людскими фантазиями и надеждами, моими в том числе.
И не только ими. Как и Нью-Йорк, Лос-Анджелес страдал от загрязнения, и в воздухе стояла отчетливая вонь. В Нью-Йорке воняло дизельным топливом, мочой, цементом и металлической пылью от строек вперемешку с резким запахом духов, доносившимся от прохожих. Лос-Анджелес вонял автомобильными выхлопами. В Нью-Йорке ядовитые испарения исходили от других людей, а здесь, в Лос-Анджелесе, они исходили от тебя самого. Горло саднило; казалось, что на гигантской сковородке, налив в нее прогорклого масла, поджаривали миллионы людей.