На земле штиптаров
Шрифт:
«Ну что ж, лишь бы хаджи тебя не увидел!» — подумал я и снова повернулся, чтобы больше не иметь с ним никаких дел. Ему же это не пришло в голову. Быть может, ему хотелось немного поболтать. Кроме меня, здесь никого не было. Он несколько раз прошелся по комнате, а потом остановился передо мной и спросил:
— Ты здесь чужой?
Я сделал вид, будто не слышал вопроса.
— Ты здесь чужой? — повторил он, повысив голос.
— Да, — теперь ответил я.
— Ночуешь сегодня
— Пока еще не знаю.
— Откуда ты?
— Из Стамбула.
— Ага, из столицы, что красит румянцем облик мира! Ты очень счастливый человек, ты живешь неподалеку от падишаха.
— Его близость приносит счастье лишь добрым людям.
— Ты полагаешь, что там много злых людей?
— Как и везде.
— Кто же ты?
— Писец.
— Стало быть, ты ученый. Люблю беседовать с такими людьми.
— Но я не люблю пускаться в разговоры.
— О Аллах! Какой же ты брюзга! А я хотел спросить тебя, не позволишь ли сесть мне рядом.
— Позволю, но тебя это не обрадует.
— Почему же?
— Мое лицо нравится не всем.
— Так я посмотрю, понравится ли мне.
Он сел за мой стол, расположившись на скамье, стоявшей напротив, и посмотрел на меня.
Гримасу, что он состроил, не описать. Тюрбан на моей голове и очки на носу ввели его в заблуждение, хотя мое лицо ничуть не изменилось. И вот теперь рот его раскрылся, брови вытянулись, а взгляд, обращенный ко мне, застыл, так что мне пришлось изрядно напрячься, чтобы не рассмеяться во весь голос.
— Господин… эфенди… Кто… Кто ты? — спросил он.
— Я уже сказал тебе.
— Ты сказал правду?
— Ты осмеливаешься уличать меня во лжи?
— Нет, ради Аллаха, нет, ведь я знаю, что ты, что…
Он не мог дольше говорить, объятый сомнениями и страхом.
— Что такое? Что ты знаешь обо мне?
— Ничего, вообще ничего, кроме того, что ты писарь и живешь в Стамбуле.
— Тогда отчего ты говоришь какие-то странные вещи?
— Странные? Ах, господин, тут нет никакого чуда, ведь ты похож на того, о ком я подумал, что он — это ты, о ком… о Аллах! Ты прав. Я совсем запутался, ведь очень уж вы похожи.
— На кого я так похож?
— На покойного эфенди.
— Ах! А когда он умер?
— Сегодня — в пути.
— Печально, когда правоверный умирает во время дорожных тягот. Его ближним не дано напутствовать его сурой, читаемой в час смерти. Отчего же он умер?
— Он был убит.
— Ужасно! Ты видел его труп?
— Нет, господин!
— Тебе сообщили о его смерти другие люди?
— Так.
— Кто же его убил?
— Неизвестно. Он умер среди леса на пути
— А я ведь недавно тоже проезжал через этот лес. Почему я ничего не слыхал об убийстве? И почему его убили?
— Ему отомстили.
— Кровная месть?
— Нет. По неосторожности он совершил в Остромдже форменную революцию, натравил на себя людей, а вечером даже сжег жилище одного благочестивого человека.
— Да, такое преступление Аллах никогда не прощает.
— О, этот человек не верил в Аллаха. Он был гяур, христианин, пожирающий свиней.
— Тогда перед ним разверзнется ад.
— Так вот ему отомстили: его подкараулили и убили.
— Он был один?
— Нет. С ним были еще трое.
— Где же они?
— Пропали. Говорят, они тоже убиты.
— Куда же отвезли его труп?
— Не знаю.
— Странно! Так я похож на этого неверного?
— Фигура у тебя точно такая же и лицо, только волосы и борода короче и намного светлее, чем у него.
— Отрадно слышать, что между ним, гяуром, и мной, шерифом, все же есть разница. А ты кто такой?
— Бакаджи из Остромджи.
— Тогда ты и впрямь все доподлинно знаешь. Гм! А вот я сегодня слышал в пути о двух разбойниках, двух штиптарах, которых зовут «пегими». Ты слышал когда-нибудь о них?
— Да, ведь мы, посыльные, обо всем знаем.
— А ты знаешь их?
— Нет, господин. Как может честный человек знаться с разбойниками? Что мне с ними делать?
— Их видели сегодня утром вблизи Остромджи.
— Да будет Аллах милостив к сему месту!
— Был с ними и один бакаджи. Помнится, его звали Тома.
Посыльный вздрогнул от ужаса, а я спокойно спросил его:
— Ты его, может быть, знаешь?
— Очень хорошо. Он… он мой друг.
— Предупреди его, если встретишь. Этого человека разыскивает полиция.
— Аллах, Аллах! За что?
— Он пособник убийц, он выдал этого христианина убийцам — двум аладжи. Он сказал им, когда четверо чужеземцев покинут Остромджу.
— Это… это правда? — пролепетал он, заикаясь.
— Убитый сам рассказал.
— Разве мертвецы говорят?
— Он не умер, он не убит. Никто не знает, что его хотели убить, никто, кроме тебя, Тома.
Посыльный вскочил с места.
— Ты меня знаешь? — ошеломленно воскликнул он.
— Да, и те тоже тебя знают.
Я снял очки и тюрбан и указал на дверь, в которую вошли Оско, Омар и Халеф. На какие-то секунды посыльный застыл от ужаса, ведь теперь он узнал меня. Затем он воскликнул:
— Мне надо уходить, немедленно уходить! У меня срочные дела!
Он метнулся к двери, но Халеф уже схватил его за воротник.