На железном ветру
Шрифт:
Запись обрывалась — дальше были чистые страницы. Милий Ксенофонтович встал и начал расхаживать по комнате. Движение возбуждало мысль. Жизнь дельца приучила его не предаваться долго бесплодным сожалениям, а, крепко взяв в руки вожжи, управлять событиями.
Донцов, Донцов. Позвольте-ка... Да ведь это, надо полагать, сын бурового мастера Донцова, что снимает квартиру в доме на Сураханской. А здесь две комнаты в полуподвале, помнится, сданы его зятю. Теперь понятно, почему Зинуша знакома с Мишкой Донцовым. Их знакомству больше трех лет. А чекистом парень заделался только вчера.
Как с Зиной быть — вот задачка. Большевичкам скоро конец. И этого флибустьера ждет намыленная веревка. Спасать надобно Зинку, спасать. Можно бы, конечно, родительскую власть употребить... Да надо ли? Покуда ее любовь... фу! — пар один, девичьи грезы... А запрети — и всерьез разгорится. От запретов многие беды проистекают.
Есть иная зацепочка. Сказать Зинуше, что ее кавалер чекист, благо она о сем не ведает. Открыть про Сашу. Прячется, мол, от Чека. Что же отсюда воспоследует? Братом она гордится — герой — и никогда не выдаст. Боязнь за брата заставит ее держаться с кавалером настороже. Тут уж будет не до нежных чувств. Потому чекист — это не книжный флибустьер. Он, оглашенный, родных отца-матери ради своей революции не пожалеет. Зина — девочка не глупая, к семье приверженная, сама даст ему отставку. Тихо, мирно...
С величайшими предосторожностями Милий Ксенофонтович положил дневник туда, откуда взял.
9
Третий рабочий день, как и два первых, не принес ничего нового. Девушки машинистки, распознав в новичке человека не расположенного к зубоскальству, перестали его задирать. Михаилу было не до них. Чудовищное вероломство Зины Лаврухиной выбило его из колеи. С трудом высиживал положенные часы и никак не мог заставить себя заинтересоваться работой. Писать приходилось во много раз больше, чем на уроках в училище. За день правая рука уставала до ломоты. С горьким чувством посмеивался над собой: «Уж здесь-то изучу русский язык на все сто. После такой практики без экзаменов в академию можно».
Явившись в начале шестого домой, застал Ванюшу. Он вскочил навстречу, шумно приветствовал, похлопывая по плечам, по спине. В глазах его искрилось лукавство и улыбался он по-особенному, будто знал очень веселый анекдот, да не решался рассказать.
Из соседней комнаты доносился звонкий голосок племянника Кольки. Требовал каких-то объяснений от «тети Нади».
— Вот бабушка внука просит до завтра оставить. Придется. Видно, дети не больно балуют ее лаской да заботой.
Ванюша подмигнул Михаилу — что, мол, поделаешь, надо посочувствовать старушке.
Настасья Корнеевна вздохнула, обратила на зятя ласковый и погрустневший взгляд.
— Верно, верно, Ванюша, истинные твои слова. Пробери ты его, дома в глаза не видим.
— Ничего, мамаша, он парень исправный, плохого не сделает, — бодро заверил Ванюша. — Ну, я пойду. Миша, проводи до ворот.
— Да куда ж ты его, дай поесть, — встрепенулась Настасья Корнеевна.
— Сыт я, сыт! — уже из прихожей крикнул Михаил.
Едва вышли на улицу. Ванюша расхохотался — дал
— Ну, брат, не ожидал от тебя такой прыти.
— Какой?
Михаил терялся в догадках. Не проведал ли Ванюша о его работе в Чека?
— Не знаешь? Ове-ечка!.. Эх, паря, золотой у тебя родственник. На!
Ванюша протянул клочок бумаги. Михаил выхватил, развернул. Крупным почерком, с завитушками, напоминавшими славянскую вязь, было выведено:
«Приходи на Парапет к шести. Средняя аллея, первая скамейка со стороны Ольгинской. Обязательно!»
Слово «обязательно» дважды подчеркнуто.
Лицо, шею Михаила точно кипятком ошпарило. Сглотнул слюну. Молчал.
— Да полно, не конфузься ты этак-то, — мягко сказал Ванюша, — а то, ей-богу, страшно: хлопнешься в обморок, возись с тобой. Дело-то житейское...
— Когда она?.. — вымолвил наконец Михаил.
— Да сейчас. Прихожу из депо — встречает у калитки. Глазки в землю, щечки, будто маков цвет. Так и так, Иван Касьяныч, не могли бы вы быть настолько добры... Почему не быть? Зашел домой, взял Кольку, тем паче, что бабка просила привести.
— Анне сказал?
— Зачем? Женский пол в такие дела допускать нельзя — сейчас всю округу оповестят, уж мне ли не знать? Ну, молодец Мишка. Девушка хороша, хоть и буржуйского роду. Она, ежели рассудить, так нашему брату нужна женщина рукодельная — прислуги не держим... Но и то сказать: нужда всему научит. Выхожу намедни, глядь, что за диво: лаврухинская дочка стираное бельишко на дворе развешивает... Нет, девка по всем статьям...
— Ванюша!.. — отчаянно, будто в него раскаленной иголкой ткнули, вскрикнул Михаил. — Ну, что мне?.. Что ты, как сваха?.. — В голосе слышались слезы. — Белье какое-то! — Сглотнул слюну. — Ты ее не знаешь... Она... с Гасанкой...
Не выдержал. Невозможно стало нести в себе эту тяжесть, разъедающую ядовитую боль. Рассказал все, как было. И про то, как по водосточной трубе лазил и про все остальное. Ванюше можно. Прошли в конец улицы, повернули, проскочили до угла Цициановской. Здесь Ванюша остановился и сказал:
— Ну, Михаила, тебе только в цирке выступать — ловко по трубам лазишь. Одно плохо... — указательным пальцем постучал сначала по лбу шурина, потом по стене.
— Чего? — не понял Михаил.
— Олух царя небесного — больше ничего. Ты куда свои ревнючие бельмы запускал? В комнату к папаше ее, Милию свет Ксенофонтычу. Очень просто мог старика в одночасье жизни решить. Глянул бы Милий на окно, а там этакая персона глазищами ворочает. Ну и дух вон...
— Как же... так? — жалко улыбнулся Михаил. — Откуда ты знаешь, чья комната?..
— Месяца два назад Колька заболел, так я толкнулся к Лаврухиным за аспирином. Дочка его честь по чести провела меня к себе, выдала целую пачку... Ее окно крайнее от улицы, а эти два — отцовские. Понял, голова?
Михаил стиснул в ладонях здоровую руку шурина.
— Ванюша, ты славный... Спасибо, Ванюша. Ты... Я никогда...
— Ну, ну, не задерживайся, беги куда зовут. Эх, влетит мне от мамаши — увел, скажет, парня не емши, не пимши... Сплети уж там что-нито поскладнее...