На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
В хлопотах и сборах время проходило быстро. Все мы с нетерпением ожидали дня отъезда, и вот наконец он наступил.
Мы покидаем Хатыннах
9 июня мы распростились с Хатыннахом и отправились в далекий неведомый путь. Проводником у нас был якут Винокуров из партии Котова. До якутского поселка Оротука обе партии шли вместе, потом пути наши расходились: Котову надо было идти на Кулу, мне — в верховья Аян-Юряха.
Винокуров собирался вести нас несколько странной дорогой, через Дусканью и Уйкан. Это примерно то же, что ехать из Москвы в Ленинград через Курск. Однако Винокуров уверял, что другого пути для
Мы ехали втроем — Успенский, промывальщик Кулеш и я. Слово «ехали» не совсем верно: все мы шли пешком.
В нашем распоряжении было девять лошадей, невзрачных, тощих, слабых. Столько же было у Котова.
Перевалив в небольшой приток Дебина — ключ Ягодный, мы пошли вниз по его широкой долине, где в изобилии был прекрасный корм для наших коняг.
Значительно хуже стало, когда мы подошли к Дебину и стали спускаться вниз по его долине. Тропа, по которой мы шли, скоро уперлась в русло. Ее продолжение виднелось на противоположном берегу. Из-за высокой воды Дебин в это время года недоступен для перехода вброд. Пришлось идти по его левой, заболоченной террасе, покрытой ягелем, где для коней не было корма. Мы шли по только что прорубленной просеке с уходящими вдаль рядами белых телефонных столбов. Только поздно вечером нам удалось отыскать небольшую полянку, покрытую чахлой травой, которой явно не хватало для наших восемнадцати лошадей.
В довершение всего выяснилось, что в двух километрах ниже Дебин прижимается к левому берегу и пройти с лошадьми в этом месте невозможно.
Пришлось задуматься над тем, как двигаться дальше. Надо было как-то переправляться. Мы внимательно осмотрели местность. В одном месте посередине Дебина находился большой остров, и ширина реки здесь не превышала шестидесяти метров. Около этого острова мы решили организовать паромную переправу на плоту. У нас, к счастью, было много тонкой и прочной вьючной веревки, изготовленной из манильской пеньки.
Вскоре был сооружен небольшой плот, состоящий из семи четырехметровых сухих тополевых бревен. Поднимал он 150–170 килограммов груза. Главное было перебросить на остров конец веревки, привязанной к носовой части плота. Вторую веревку закрепили на корме; теперь плот можно было перетягивать вручную с берега на берег.
Коллектор котовской партии Грайков и я, оба любители водных процедур, взяли на себя выполнение этой задачи. Захватив зубами конец веревки, мы кролем перемахнули через Дебин и перетащили к себе плот с первой партией груза. После этого плот, как по расписанию, задвигался от берега к берегу. Плохо было только, что выгрузка происходила сначала на острове и процедуру переправы пришлось повторять дважды. Лошадей мы перегнали вплавь.
Переправа через Дебин заняла у нас около семи часов непрерывного труда. Зато теперь мы могли быть спокойны. Крупных рек по пути до Оротука не было. Вскоре мы вышли на оротукскую тропу.
Дни пути проходили неторопливой чередой, заполненные однообразными дорожными происшествиями. Установилась ясная теплая погода, и комары все сильнее давали себя знать. Наши бедные лошади сильно страдали от этой нечисти. На ночевках приходилось раскладывать огромные дымокуры, чтобы дать коням нормально отдохнуть. Для этого надо было найти, собрать и принести побольше разного гнилья, которого, как нарочно, встречалось немного. Без дымокура лошади быстро вышли бы из строя от истощения.
Дымокур — это своего
18 июня тропа свернула в сторону от Дебина и повела нас по долине его правого притока — речки Дусканьи. Дорога по Дусканье была неплохая — сухая, с достаточным количеством травы и отчетливо выраженной тропой. Раньше в заболоченных просторах долины Дебина тропа часто терялась и на поиски ее приходилось тратить много времени.
Единственное, что нас беспокоило, — это перевал из Дусканьи в приток Колымы — ключ Уйкан. В памяти крепко сидели слова из отчета проходившего здесь в 1932 году геолога А. А. Арсеньева: «Перевал из Дусканьи очень высокий и крутой, трудно преодолимый». С ними перекликались слова нашего проводника Винокурова: «Однако перевал-то кусаган да кусаган (плохой да плохой), много тас (камня). Шибко высокий, и, наверно, снег будет лежать». Нас не на шутку беспокоило, как нам удастся перевалить его с нашими слабыми, истощенными лошадьми.
Все, однако, обошлось благополучно. Наши лошади, хотя и с трудом, преодолели этот крутой и длинный перевал, и мы спустились в долину Уйкана, впадающего непосредственно в Колыму.
Теперь дорога шла по хорошо видимой тропе, которая местами исчезала, упираясь в огромные тарыны — наледи.
Своеобразное зрелище представляют эти громадные, свыше километра в поперечине, пятна белесо-голубоватого льда, окаймленные густой зеленью леса. Идти по льду замечательно. Нога спокойно ступает по плотной сухой поверхности, на которой только в понижениях образуются лужицы и небольшие озерки. Лицо обвевает прохладный ветерок, и количество комаров сразу уменьшается. Мощность тарынов достигает пяти и более метров, и многие из них за лето не успевают растаять.
Временами после наледей мы теряли тропу и шли просто долиной реки. Однажды метрах в ста пятидесяти от нас я увидел медвежонка-пестуна, очень похожего на плюшевую игрушку.
В отличие от взрослых медведей, которые имеют черную или бурую окраску, он был грязно-серый. Не замечая нас, медвежонок медленно двигался наискосок, углубившись в свои медвежьи думы.
Отчетливо ощутив во рту вкус жареного медвежьего мяса, я тихонько вложил в свою, двустволку пару жаканов, крайне сожалея, что винчестер находится у Успенского, который медленно плелся где-то сзади. Все шло как нельзя лучше, но вдруг кто-то, внезапно увидев медвежонка, закричал: «Медведь! Ату, ату его, Айка!» (Айка — маленькая невзрачная собачонка из партии Котова). Конечно, после этого крика медвежонок пустился наутек и мгновенно исчез.
Вместо мяса пришлось удовольствоваться диким луком, который в изобилии рос прямо на прибрежной сланцевой щетке. Рабочие с жадностью набросились на него, да и все мы отдали честь этой славной целительной травке.
Мы только что приехали с «материка», и в наших организмах было еще достаточное количество витаминов; впрочем, даже те, кто оставались здесь зимовать, почти забыли о цинге, которая страшно свирепствовала в первые годы освоения Колымы. Я помню, с каким ужасом смотрели мы, как на «Днепрострой», на котором мы прибыли в 1931 году в бухту Нагаева, грузили на носилках желтых, исхудалых, похожих на тени людей, которые сами не в состоянии были двигаться. Все это были жертвы цинги — немногие счастливцы, которые выжили до прихода парохода. Попав на «материк», они быстро поправлялись.