На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
При тушении пожара особенное усердие проявил отдохнувший и оправившийся беглец, который самоотверженно лез в самые опасные места и показал себя молодцом. Ему основательно досталось. Волосы у него слегка обгорели, руки были обожжены, и он, весь черный от сажи, стоял и смущенно улыбался, слушая раздававшиеся со всех сторон возгласы одобрения.
Следующий день был посвящен серьезному, деловому разговору.
Как я и думал, бассейн Аян-Юряха выше Эмтыгея в смысле золотоносности интереса не представлял. Здесь, по-видимому, основное значение будет иметь олово, которое, по всей вероятности, связано с крупными гранитными массивами, слагающими расположенный поблизости хребет Тас-Кыстабыт.
У меня не выходила из головы мысль об Эмтыгее: ниже его устья по Аян-Юряху прослеживалась знаковая золотоносность, да и сам он показывал признаки золота.
Разговор с Гавриловым и просмотр его полевых материалов показали, что он толковый, знающий геолог, который вполне освоился с таежной обстановкой и условиями работы. Чувствовалось, что он слегка обижен тем, что ему прислали «начальство», в то время как он и сам неплохо справляется с работой.
Мы тщательно обсудили положение, и я предложил Гаврилову такой вариант работы.
Наша основная задача заключается в том, чтобы по возможности скорее пробудить от тысячелетней спячки этот дикий, пустынный край, а для этого здесь надо что-то найти, причем в таком количестве, чтобы это «что-то» заставило бросить сюда средства и людей для дальнейшей работы. Наиболее ценное минеральное сырье для первоначального освоения района — это золото. Его на этой части территории, по-видимому, нет, но оно, судя по всему, имеется в бассейне Эмтыгея. Здесь же установлено наличие олова, которое также является весьма ценным сырьем. Однако, если оно не окажется здесь исключительно богатым, сюда сейчас вряд ли будут вкладываться средства: район этот слишком удален, безлюден и труднодоступен. Если же в бассейне Эмтыгея будет найдено золото, то положение сразу изменится. Туда будет проведена дорога, начнется золотодобыча, а поскольку Эмтыгей находится неподалеку, то, вероятно, начнут заниматься и оловом.
Кроме того, мне не хочется лишать Гаврилова возможности работать самостоятельно, так как он вполне справляется с работой. Поэтому я думаю организовать отдельную партию и провести изыскания в бассейне Эмтыгея. Основной костяк работников у меня есть, правда, нет коллектора и рабочих, но если Гаврилов выделит мне пару рабочих, то я выйду из положения и обойдусь как-нибудь без коллектора.
Поскольку в партии был еще один отряд (в его составе были прораб Филиппов и геолог Тараканов), который находился в бассейне Хинине, мы распределили работу так: Гаврилов с Дроновым заканчивают исследование верховьев Аян-Юряха; Филиппов с Таракановым проводят работы по Эелику и Хинике, а мы с Успенским берем на себя бассейн Эмтыгея.
Подсчитав наши людские ресурсы, мы пришли к заключению, что Гаврилов может выделить мне только одного рабочего. Кроме того, мы договорились, что я заберу с собой беглеца и сдам его якутам, живущим в устье Эмтыгея, с тем чтобы они переправили его на Оротукский оперпост.
Перспектива везти с собой беглеца была малоутешительной, но делать было нечего, надо было как-то решать эту проблему.
Распростившись с Гавриловым, мы направились к устью Эелика, чтобы там запастись продовольствием, а затем следовать к Эмтыгею и приступать к работе. На устье Эелика я долго и подробно с помощью Семена Кривошапкина «беседовал» с Николаем Сивцевым о подходах к Эмтыгею, о характере этой реки, ее притоках, о кормах и удобных стоянках и о прочем, столь необходимом исследователю, впервые направляющемуся в совершенно незнакомые места. Николай даже ухитрился начертить мне грубую схему гидросети Эмтыгея — бесценный документ, который давал возможность наметить предварительный план будущих работ. Сборы заняли у нас целый день, и только поздно
На следующее утро мы выступили в дальнейший путь. Итак, теперь состав нашей партии полностью определился: я в качестве начальника и коллектора, Успенский — прораб-поисковик, Кулеш — промывальщик, Кривошапкин — каюр-конюх, и Трусов — рабочий, которого выделил нам Гаврилов и который, конечно, оказался «лучшим из лучших». Кроме того, до Эмтыгея с нами двигался «принудительный ассортимент» — Алексей Соловьев.
Транспорт наш состоял из девяти лошадей, в достаточной мере измученных, причем у некоторых были потертости, так что их пришлось вести почти налегке. Все мы, конечно, шли пешком. Даже Семен Кривошапкин, чистокровный якут, считавший для себя позором идти пешком, когда у него есть добрый конь, доверху загрузил своего серого красавца жеребца и уныло плелся, ведя его в поводу.
Душное утро сменилось знойным безветренным днем. На небе багровым диском висело солнце, тускло просвечивая сквозь синеватую дымку сухого тумана. Где-то далеко буйно цвели пожары; отголоски их добрались и сюда в виде густой хмары, которая застилала горизонт, придавая местности смутно-расплывчатый облик.
Мы медленно тащились по узкой извилистой тропинке, которая то скрывалась в лесу, то выходила на широкие заболоченные поляны, поросшие густой травой и кустами тальника и карликовой березки. Стояла томительная тишина. Время от времени я измерял температуру с помощью термометра-праща. Она достигала 32 градусов по Цельсию.
По сравнению со Средней Азией — здесь, конечно, прохладно. Однако следует учесть, что из-за комаров, тучами поднимающихся из травы и кустов, людям приходится идти плотно одетыми и под покровом черной тюлевой сетки, так что разница не так уж велика.
Неожиданно ко мне подошел Алексей.
— Борис Иванович, можно мне с вами поговорить?
— Пожалуйста.
— Борис Иванович, не передавайте меня якутам, оставьте работать в отряде!
Алексей обещал трудиться честно и добросовестно. Сказал, что, испытав все прелести беглой жизни и чуть не погибнув, он больше ни за что не побежит и своей хорошей работой постарается смягчить наказание, которое ожидает его по возвращении в лагерь. Он сознает, что совершил большую глупость, согласившись бежать, а то время как ему оставалось сидеть в лагере каких-нибудь шесть-семь месяцев. После всего, что ему пришлось перенести, он твердо решил исправиться и начать честную трудовую жизнь.
Я посмотрел на него: молодой парень двадцати трех – двадцати четырех лет, с симпатичными правильными чертами лица, с нервно подергивающимися мускулами правой щеки. Глаза наполнены слезами и во взгляде безмолвная мольба. Мне стало жалко этого мальчишку, и я решил рискнуть и оставить его до осени в отряде. Когда я сказал, что верю ему и оставляю его у себя, он расплакался, как ребенок, и долго шел, всхлипывая, позади транспорта. Учитывая, что он парень достаточно развитой, я решил подучить его глазомерной съемке и использовать в качестве коллектора.
Успенский крайне неодобрительно отнесся к этому решению. Остальные члены отряда хранили молчание.
На Эмтыгее
23 июля по знакомой, хорошо наезженной тропе мы добрались до устья Эмтыгея. Привязавшись к астропункту, находящемуся около устья, в непосредственной близости от якутских юрт, я закончил съемку, которую вел от Кону-Юряха. Поскольку мне пришлось делать зарисовку рельефа, вести счет шагов, брать барометрические отметки и проводить кое-какие записи, я сильно отстал от своих спутников и встретился с ними уже в жилище эмтыгейских якутов, где они с наслаждением отдыхали.