На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
Парень он был способный, но крайне невнимательный, неорганизованный; какой-то несобранный и страшно рассеянный. Он старался работать добросовестно, но все у него выходило как-то боком. Из-за его невнимательности я не рисковал доверить ему что-либо существенное, так как он все безбожно путал, и почти всю глазомерную съемку мне приходилось вести самому. Он брал буссолью засечки, проводил отсчеты анероида, но его все время приходилось проверять и с грустью убеждаться, что он опять напутал. Физически он был слабоват и быстро утомлялся. Возможно, сказывались лишения, пережитые во время блуждания по тайге.
Время от времени в нашу, однообразную, полную
Один из таких случаев произошел в первой декаде августа.
Нам надо было передвинуться километров на шесть вверх по Мяундже. Погода была прекрасная, видимость замечательная. Неподалеку от нашего стана находилось отчетливо видное устье ключа. Алексей натер себе ногу, и я оставил его с Семеном и Николаем. Они должны были провести транспорт к устью этого ключа и там остановиться.
Так как наша обувь основательно прохудилась, то, обувшись в запасные ичиги, я поручил Николаю по прибытии на новое место заняться починкой обуви, поскольку он мастер на все руки и с этой работой хорошо знаком. Успенский и Петр отправились брать пробы вверх по Мяундже. Я пошел со съемкой по правобережью Мяунджи, с тем чтобы к вечеру выйти к месту нового стана.
К вечеру, закончив работу, я подошел к устью этого ключа, но никаких признаков лагеря не заметил. Солнце тусклым красным диском спускалось к туманному горизонту, вокруг безмолвно чернела тайга, глухо шумел ручей… Нигде не было каких-либо следов близкого присутствия человека.
Уходя в дневной маршрут в твердой уверенности, что место, намеченное для лагеря, находится совсем близко и его нельзя спутать, я отправился налегке, даже не захватив с собой продуктов. И вот опять какая-то чертовщина. Где же этот проклятый лагерь?
Я решил выбраться на водораздел, чтобы сверху рассмотреть огонек костра, который должен быть где-то неподалеку. Пришлось идти километра два по топкому кочковатому болоту, спотыкаясь и утопая по колени в грязной и холодной болотной жиже. Солнце скрылось за горизонтом, и сразу похолодало. Комары, как демоны, с воем носились над головой, кусая каждый незащищенный кусочек тела. Поднявшись на вершину сопки, я остановился и долго всматривался в темнеющую даль. Никаких признаков костра. Пришлось примириться с мыслью о голодной ночевке в тайге. Утешало только то, что стояла ясная погода.
В это время в мое ухо чуть слышно ударил глухой пробочный звук далекого выстрела. Я немедленно взял компасом направление, но, сколько ни приглядывался, не мог заметить признаков костра. Чувствовалось, что звук шел издалека, со стороны одного из притоков Мяунджи, находящегося километрах в пяти от меня.
Уже основательно стемнело, и путь по кочкам, болотам и лесным зарослям сулил очень мало приятного. Призывая «благословения» на головы своих подчиненных, я, держа направление компасом, отправился в путь. Можно, конечно, было бы переспать у костра и утром прийти к лагерю, но мне не хотелось терять завтрашний день, а кроме того, надо было выяснить, в чем же дело.
Началась долгая мучительная дорога в темноте. Я спотыкался, падал, забирался в густые заросли, попадал в какие-то вязкие, топкие провалы, но все же наконец добрался до стана. Около палаток горел большой костер, который можно было заметить, только подойдя почти вплотную, так как он был разложен на небольшой полянке, окаймленной кустами и деревьями.
У костра мрачно сидели Алексей Николаевич
Постепенно, как на проявляющееся пластинке, стала выявляться негативная картина событий сегодняшнего дня.
Оставив своих спутников, Успенский и Кулеш отправились на работу и, продвигаясь с опробованием по долине Мяунджи, добрались до устья ключа, где намечалась стоянка. Они поднялись вверх по ключу, ваяли нужное количество проб и вернулись на устье. К их глубокому изумлению, транспорт туда еще не прибыл. Решив, что выезд по какой-либо причине задержался, они отправились к месту прежней стоянки, но никого там не застали. Они пошли обратно, приглядываясь к конским следам, и обнаружили, что транспорт неожиданно свернул в сторону. Медленно продвигаясь по следам, которые то отчетливо виднелись на мшистой поверхности, то полностью терялись на каменистых местах, два следопыта наконец набрели на место нового табора. Он был разбит в скрытом, уединенном месте, далеко от намеченной точки, с явным намерением «затеряться».
Все трое — Семен, Николай и Алексей — были изрядно выпивши и старались объяснить Успенскому, что заветная банка со спиртом, которая хранилась в одном из вьючных ящиков, дала течь. Одна из лошадей, везшая эту банку, якобы споткнулась, и, спирт стал просачиваться из банки. В качестве вещественного доказательства указывалось на то, что от ящика пахнет спиртом. Все это было сделано нагло, неумно и неумело: ящик снизу был сухим и явно облит сверху впоследствии. Остановились они не там, где намечалось, потому, что якобы заблудились, и собирались, по их словам, на следующее утро разобраться в обстановке и приехать на нужное место.
— Совершенно ясно было, что все это сделано нарочно и стан они специально разбили в таком месте, где его трудно было найти. Хорошо, что Петр, привыкший иметь дело с лошадьми и прекрасно разбиравшийся в следах, был с Успенским. Без него тот не в состоянии был бы найти новое место стоянки.
Через некоторое время после моего прихода охмелевший Николай впал в буйство, ругался, проклинал меня, Успенского и весь белый свет за то, что мы сгубили его молодую жизнь и он, вместо того чтобы жить по-человечески, должен проводить свои годы в тайге, занимаясь печением лепешек, починкой обуви и прочей чепухой. Размахивая ножом и выкрикивая дикие ругательства, он грозился перерезать вам глотки. Пришлось связать его, оставив разбор дела до следующего дня.
Как выяснилось, терроризированный Алексей Николаевич несколько раз стрелял вверх, пытаясь дать мне сигнал о местонахождении нового стана, но только последний выстрел достиг моих ушей.
Я долго размышлял, что мне делать. Можно, конечно, в качестве меры наказания отправить Николая на Бёрёлёх, но это полностью сорвет нашу работу. Пришлось прибегнуть к паллиативным мерам.
Утром я долго разговаривал с протрезвившимся и притихшим Николаем. Я сказал ему, что за вчерашний проступок его следует сдать в оперпост с соответствующей характеристикой, а чем это грозит ему, он сам знает. Николай был осужден за убийство на десять лет, ему оставалось пробыть в лагере каких-нибудь полтора года, в связи с чем ему и разрешили отправиться в полевую партию.