На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
Обрадованный этим сообщением, я принялся за чаепитие. К чаю радушные хозяйки выставили на деревянном блюде сушеную оленину, заменяющую хлеб.
Прихлебывая чай, Костя бойко беседовал с дамами, а я в ожидании прибытия хозяев с любопытством рассматривал новую, совершенно мне незнакомую обстановку тунгусского быта. Она заставляла вспомнить «Гайавату», однако нищеты и грязи здесь было гораздо больше, чем экзотики.
Конусообразно поставленные жерди снаружи покрыты сшитыми выделанными оленьими шкурами. Шкуры сплошь в мелких дырках, через которые проходит свет, и при взгляде на них невольно вспоминается звездное небо. Верх, где сходятся жерди, открытый,
Около костра копошится куча ребятишек, грязных, взлохмаченных, но все же милых, как все дети. Они таращат на нас черные раскосые глаза, с упоением сосут конфеты, облизывают пальцы, что-то оживленно стрекочут на непонятном мне языке. Их здесь полдюжины, начиная от только что научившихся ползать младенцев до семи-восьмилетних ребятишек. Когда я, закурив, по долгу вежливости угостил папиросами Костю и женщин, то каждая из мамаш, сделав две-три затяжки, передала лакомое угощение старшему из отпрысков. Тот в свою очередь братски поделился со следующим по возрасту родичем, и так вплоть до самого младшего. Чувствуя, что совершил досадную ошибку в этикете, я поспешил исправить ее и вручил каждому присутствующему вне зависимости от возраста по папиросе. Все семейство с важным видом закурило, время от времени непринужденно сплевывая на пол.
Дети в возрасте трех-четырех лет и моложе, сделав несколько затяжек, перешли на более лакомое угощение — стали сосать своих мам. Пососет, пососет такой малыш мать, покурит, пожует сушеной оленины и вновь с довольным урчанием принимается за мамино молочко. При этом матери без всякого стеснения вынимают грудь из специального прореза в одежде.
Одеты ребятишки в комбинезоны, сшитые из оленьих шкур шерстью внутрь, которые надеваются прямо на голое тело. Такая же одежда и на матерях. На одной из них поверх комбинезона надето еще пальто. Одежда у женщин и у старших ребятишек обшита около шеи и на груди разноцветными ленточками и украшена монетами, среди которых преобладают советские двугривенные. На голове у женщин красуются узорные деревенские платки, на руках — расшитые бисером ровдужные перчатки (ровдуга — тонко выделанная оленья шкура, несколько напоминающая лайку).
Над костром на жердях висят куски вяленого мяса и пара закопченных чайников, в которых булькает кипящая вода.
В длинном коробе, подвешенном на жердях вблизи костра и со всех сторон обшитом оленьими шкурами, изредка попискивает самый младший член семейства, которому всего лишь несколько месяцев от роду.
Лица матерей довольно привлекательны, но необычайно измождены. Детишки выглядят неплохо. Личики у них живые, подвижные, но грязны они до чрезвычайности, а паразитов у них, вероятно, более чем достаточно, так как они беспрестанно чешутся.
В юрту на правах хозяина время от времени заходит стройный черный пес с острой мордой и чутко стоящими ушами. Одна из его передних лап подвязана к шее, и он, смешно ковыляя на трех ногах, хлопотливо бродит по юрте, жадно обнюхивая пол и вылизывая крошки мяса, упавшие при еде, но не трогая того, что лежит на доске, заменяющей стол. Обращение с собакой ласковое, и чувствуется, что она действительно друг. Лапа у нее подвязана для того, чтобы она не уходила
Несмотря на примитивную обстановку, все же и здесь есть робкие ростки культуры. В глаза мне бросилась небольшая замусоленная книжка, лежавшая на одном из многочисленных ящиков, находившихся внутри юрты. Это был букварь тунгусского языка с латинизированными буквами и многочисленными рисунками, изображающими растения, зверей, птиц и предметы домашнего обихода. Я спросил, кто учится по этому букварю. Костя, поговорив с женщинами, ответил, что занимается один из хозяев — Михаил.
Уже стало смеркаться, когда наконец прибыли долгожданные хозяева. Их двое: Михаил Петрович Слепцов, с которым я и вел через Костю основные переговоры, и Кигерлей Иванович Громов — тихий и молчаливый человек, не произнесший ни единого слова за все время нашего разговора. С Михаилом Петровичем мы договорились довольно быстро. Он с удовольствием согласился выделить нам три нарты и шесть оленей и в течение двух недель работать у нас каюром. За это я должен заплатить ему триста рублей, причем могу заменить часть денег продуктами.
После того как деловая часть была закончена, началась трапеза. Я вынул из рюкзака бачок со спиртом и кое-какие продукты — сахар, консервы, галеты. Хозяйка добавила на блюдо оленины и принесла банку с маслом. Мы уселись вокруг костра. Он ярко горел, излучая приятное тепло, а от стенок тонкой ледяной струйкой сочился холодный воздух, заставляя зябнуть спину.
Михаил Петрович, так же как и мы с Костей, выпил пару глотков неразведенного спирта (таежный шик), женщины слегка пригубили, а Кигерлей Иванович, не отрываясь, выпил налитую ему чашку я через некоторое время впал в полусонно-осоловелое состояние.
У нас же с Михаилом Петровичем завязался оживленный разговор все на те же волнующие темы: где какая течет река, какова ее длина, с какой рекой она сходится вершиной, каковы перевалы, есть ли корм для лошадей и встречал ли он какие-нибудь интересные камни. Костя исправно переводил, и мы, прихлебывая чай и закусывая, не замечали, как летит время. Пора было ложиться спать. Хозяйка принесла «орон нанра» — невыделанную оленью шкуру, я расстелил на ней свой спальный мешок и, забравшись в него, уснул спокойным крепким сном.
Утром к чаю специально для русского гостя — «нючча» хозяйка испекла лепешку. Замесив немного теста, она раскатала его в тонкий блин, прилепила к листу железа, который поставила боком около костра. Лепешка оказалась очень вкусной.
Напившись чаю, мы поехали на Знатный и около устья Мяунджи встретили Платона. Он вчера к вечеру выехал со Знатного и, расположившись около дороги, ждал Костю, чтобы, не теряя времени, возвращаться на Хатыннах.
Мы еще раз попили чаю в палатке Платона, выпили на дорогу по паре чарок спирта и, попрощавшись с Костей и Платоном, вдвоем с Михаилом Петровичем отправились на Знатный.
Олени Михаила Петровича оказали нам неоценимую услугу. В течение каких-нибудь шести дней мы полностью подвезли лес для бараков и навозили дров для разведочных работ.
Теперь можно было, не торопясь, отправиться вверх по Аркагале, детально осмотреть и описать береговые обнажения, недоступные летом. Отправились мы вчетвером: Михаил Петрович, Губанов, Павленко и я. Поездка была рассчитана дней на пять, с тем чтобы вернуться к 1 мая.
С помощью Михаила Петровича я составил схему гидросети Аркагалы и смежного с ней Худжаха. Михаил Петрович сообщил мне названия некоторых наиболее крупных притоков этих рек.