На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Вронский Борис Иванович

Напившись чаю и закусив, я верхом отправился вверх по Овандже искать отряд Лукича. Встретил я его километрах в пяти, подъехав в тот момент, когда Левакин промывал очередную пробу.

В руках опытного промывальщика лоток «играет». Можно залюбоваться, как легко и непринужденно колышется он из стороны в сторону, постепенно освобождаясь от крупнообломочного материала — гальки и щебенки. И вот на дне его остается тонкий материал — песок и частицы тяжелых минералов, так называемый шлих. Движения промывальщика становятся все более и более осторожными. Вода легкими всплесками поступает в лоток и выходит из него, вынося частицы песка и оставляя шлих, среди которого

поблескивают частицы золота.

Несмотря на то что удельный вес золота колеблется от семнадцати до двадцати одного, при небрежной промывке довольно легко вместе с галечным материалом выплеснуть, или, как говорят таежники, «смыть», довольно крупные золотники, не говоря уже о мелочи. У новичков это случается довольно часто.

Левакин вел промывку артистически. Глядя на него, я вспомнил один из забавных эпизодов из сравнительно недавнего прошлого, героями которых были промывальщики.

В начале тридцатых годов одним из лучших промывальщиков на Колыме считался старатель Миша Минин. Начальник Колымского управления Союззолота Улыбин как-то вздумал подшутить над артелью старателей. Приехав к ним на участок, он предложил взять пробу из верхней части наносов, так называемых торфов, которые золота не содержат.

— Что-то мне, ребята, кажется, что вы пропускаете золото и считаете за торфа золотоносную породу — пески. А ну-ка, возьмите пробу из этого места.

— Что вы, Николай Федорович, — отвечал ему Минин. — Уж нам ли не знать где торфа, где пески.

— Ну, а все же промой лоток вот отсюда, — сказал Улыбин, запрятав в руке довольно крупную золотинку.

Минин нехотя набрал в лоток породу и принялся за промывку. Улыбин, подойдя к нему, незаметно бросил в лоток золотинку. Он знал, что Минин прекрасный промывальщик и что золотинка останется в лотке, а это даст возможность Улыбину слегка «покуражиться», упрекнуть старателей в том, что они оставляют непромытой золотосодержащую породу, а потом рассказать, как он их одурачил. Минин закончил промывку и поднес наблюдавшему за ним Улыбину лоток:

— Ну вот, смотрите, Николай Федорович, никакого золота здесь нет.

Улыбин тщательно просмотрел содержимое лотка и помрачнел. На дне лотка брошенной им золотники не было. «Смыл, сволочь, золото, — подумал он, — а еще лучшим промывальщиком считается!». Однако он промолчал.

После осмотра работ, за обедом, «пропустив по маленькой», он вернулся к этой теме и стал рассказывать, какие в прежнее время были промывальщики и что теперь всякая шпана, которая и лотка как следует в руках держать не умеет, числится мастером промывочного дела.

— На, там-тарарам, твое добро! — взорвался вдруг Минин, подавая ему завернутую в бумажку злополучную золотнику. — Кого разыграть захотел — Мишку Минина? Ты сперва сопли вытри, а потом берись тягаться с Мишкой! — Улыбин был ошарашен. Он ведь стоял над душой Минина, когда тот вел промывку.

Мишка рассказал, что, увидев блеснувшую среди шлиха золотинку и зная, что в промываемой породе золота быть не может, он сразу догадался, что это дело рук Улыбина. Улучив момент, он незаметно ухватил ее, а затем, утирая рукой потное лицо, сунул золотинку в рот. Если бы не упреки Улыбина, Мишка промолчал бы, а тут у него «сердце не выдержало».

Левакин закончил промывку.

— Вот посмотрите, — протянул он лоток. — Золото есть, не то чтобы богатое, но и не бедное. А главное это не первая проба. — На дне лотка желтело несколько золотинок.

У золотоискателей, так же как и у рыболовов, есть привычка преувеличивать размеры добычи. Если у рыболова стограммовая

рыбешка превращается в килограммовую рыбину, — то у золотоискателя очень часто маленькие золотники становятся крупными, как «жуки», «тараканы» и прочие представители царства насекомых — излюбленный эталон для сравнения. Особенно часто фигурируют «тараканы». Золотинки в пробе по Овандже были гораздо скромнее. Им было далеко до этих гигантов. В основном это были «блохи», парочка «клопов» и довольно большое количество золотой «мошкары».

Однако такое сравнительно скромное золото было почти во всех пробах, взятых в нескольких притоках Худжаха в его верховьях, что подчеркивало их надежную золотоносность.

У нас с Лукичом давно было заведено, что он во время маршрутов по долинам отмечает и наносит на свою карту встреченные им береговые обнажения. Позже я, пользуясь его данными, верхом отправляюсь к этим обнажениям, описываю и документирую их. Это дает возможность экономить время и основное внимание уделять исследованию водораздельных участков.

Поскольку в верхнем течении Худжаха Лукич обнаружил несколько выходов коренных пород, я на следующее утро отправился осматривать их.

Так как в долине Худжаха много небольших озер, то Лукич предложил мне вместо винчестера взять его двустволку — более добычливое оружие для охоты на уток. Я согласился. Лукич предупредил меня, что левый ствол у него на всякий случай заряжен пулей.

Для поездки Семен оседлал мне своего коня — большого толстого пузана по кличке Тянка, что соответствует русскому Серко. Этот добродушный увалень, не торопясь, шагал по широкой долине Худжаха; осторожно пробираясь через топкие места и временами украдкой пытаясь повернуть обратно к лагерю, где он оставил без присмотра свой гарем. Я вежливо указывал ему на неблаговидность такого поведения, и он, недовольно фыркая, нехотя плелся в нужном направлении.

Доехав до очередного обнажения, я длинной веревкой привязывал Серко к какому-нибудь кустику около сочной травки, а сам принимался измерять и описывать выходы пород. Они были представлены довольно однообразной свитой темно-серых песчано-глинистых сланцев, часто пересеченных многочисленными жилами и прожилками кварца, содержащими обильные вкрапления пирита. В некоторых местах в сланцах встречались отпечатки ракушек, большей частью плохой сохранности. Изредка удавалось выбить хорошо сохранившийся экземпляр, свидетельствовавший о том, что породы, в которых он находится, отлагались на дне верхнетриасового моря.

Пока я занимался геологией, Серко с аппетитом лакомился травкой. Покончив с одной «тарелкой», размеры которой определялись длиной веревки, Серко изъявлял немедленное желание приступить к следующей, о чем заявлял громогласным ржанием. Я немедленно выполнял его требование, и между нами царило полное согласие.

Серко также не остался в долгу.

Когда, проезжая мимо, небольшого озерца, которыми так богато плоское болотистое дно широкой долины Худжаха, я услышал милое сердцу кряканье и, второпях соскочив с коня, позабыл привязать его, то он не сделал ни малейшей попытки покинуть меня. После выстрела он сам подошел ко мне и с любопытством наблюдал, как я, приплясывая на зыбкой кочке, пытался палкой притянуть к себе увесистого селезня. Когда я наконец достал его. Серко не только не захрапел с испугом и омерзением, как это обычно делают его сородичи, а, наоборот, с любопытством обнюхал добычу и даже, как мне показалось, плотоядно облизнулся. Видя его отнюдь не вегетарианские наклонности, — я приторочил селезня подальше от симпатичной морды Серко.