Набат-2
Шрифт:
Так сказала она, и князь Василий рассмеялся: «Долгую жизнь сулишь ты моему роду, а горе мы переживем!»
По прибытии в Москву научил Знахарий князя свободно передвигаться незрячим, а князь крестил его, дав имя Сергия, племянницу свою за него отдал, держал при себе, возвысив до первых помощников. Тогда возмутились другие, благородных кровей, и повелел Василий, прозванный Темным, чинить верным людям сан особый по наущению Сергия — болярский, коли встренулись они на речке Болярке, сулившей, как говорил Сергий, удачу немалую.
За один поход Василий Темный сломил гордыню Великого Новгорода, казнил обидчика
Перед казнью он ослепил Дмитрия Шемяку и спросил: «И как тебе теперь в темноте?» Ответил Шемяка гордо: «Плохо, но не от тьмы, только боль слепит. Так и вотчина, тобой созданная, будет корчиться в слепоте, отчего не пробиться ей к свету. И будь ты проклят во веки вечные за то, что спокойную тьму возвысил над яростным светом!»
После такого проклятия Василий Темный правил еще шестнадцать лет, а в княжестве налаживалось успокоение.
И сын его, Иван Васильевич Третий, правил тихо и смирно, даже битва великая, как предвещалось, не была: в лета 6988 (1480) дружины Василия Третьего подошли к Угре, встретились там с казацкой Ордой, простояли друг против друга до белых мух и разошлись восвояси, долгим оказалось стояние, только не отважились ордынцы нападать первыми, а князь Иван сказал: «Лучше худой мир, чем добрая ссора». Покорились ему безропотно ближние ордынцы, Тверь и Вятка, Пермь и Новгород. В землях этих князья не почитали более воеводские привилегии, а боярские, когда отвечать не за что, а судить от имени Великого князя сподручно по «Судебнику», который издал отец Ивана Василий Третий. От княжения такого простому люду становилось горше и горше, да еще поповская власть стакнулась с боярской и давила народ двойным спудом. Одной рукой запугивали попы властью великого князя Московского, другой — властью божьей на небе, и негде стало искать им защиты…
Было затишье на Руси, и казалось, оно пришло перед великой бурей. Некогда славные роды русичей затмевались, а бывшие холопы Шуйские (бояре Хуйские) возвеличивались. Нарастало теснение между русичами истинными и пришлыми, который был народом с далей, нагл, пронырлив и безжалостен к русским святыням.
Когда Иван Васильевич был венчан на великое княжество уже не князем, а Государем в лета 7055 (1547) года, при малолетстве его управляла державой Рада, где сплошь занимали посты государевы Захарьины, Романовы и Шуйские., От имени «Государя Всея Руси» издавались указы, и сами они чрез многочисленную родню свою те указы чинили. Народ роптал сильно и много бежал в казацкую Орду, укрепляя ненавистью своей казацкую вольницу. В лета 7060 (1552) года уговорили Государя раз навсегда покорить Казань, последнюю столицу казацкую, чтобы навсегда лишить казаков оседлости, чтобы распылились они по весям, а городов не имели, чтобы не прельщались холопы их свободой.
И был тогда при Государе монах, который прилепился к царю неведомо, а попы его не задевали, потому что силу он имел внутреннюю, необычную. Звали его Пармен. Не задевали его — Захарьины и Шуйские благоволили монаху, но окрестили, дав имя при крещении Сильвестр. Был он великоучен, верно толковал христово учение, и разговоры шли, будто принес Пармен веру эту из Византии, сильней той, что укрепилась на Руси. Только подслушал тесть царя Ивана Роман Захарьин чудные слова монаха Сильвестра: «Надо ли уничтожать
«Казаки мешают воле моей, тщатся вернуть прежний уклад и порядки». Видно, почуял Сильвестр присутствие подслуш-ника и так ответил государю: «Когда бы род отца твоего пошел своим путем без ложных знахарей, быть тебе в дружбе с Творцом и в царствие божье вхожим». Как они говорили дальше, Роман Захарьин не услышал, спугнула сенная девка, которая несла им испить квасу, и он убрался. Только после того случая начались гонения на Сильвестра, перестали доверять ему Захарьины, Шуйские и Романовы, пошла о нем молва как о вольнодумце.
Покорилась Казань без большой крови, а через полгода воевода Федор Захарьин учинил в Казани побоище и около тридцати тысяч казаков с малыми детишками, женками и стариками перевешал, спалил в лесных завалах вместе с волхвом их Курагой. Перед смертью призвал волхв на голову Государя и приспешников его беды неисчислимые, где слова Сильвестра повторились: «Быть тому, кто корни священной лозы вырвал, несчастным в бытие, и ягоды лозы той вопьются в него, и род его и царствие прекратится за полчаса небесных до суда Божьего!»
Когда дошли слова проклятия до царя Ивана, огонь побрал его безжалостный, как тот, в котором горел несчастный Курага. И понял царь, что проклятие настигло его. Он метался в жару, гнал прочь ближних своих, принимал за демонов и только просил привести к нему Сильвестра. Увидев такое дело, Захарьины, Романовы, Шуйские стали присягать на верность сыну Ивана — малолетнему Дмитрию от Анастасии Романовой. Сильвестра же к Государю не допускали: у самой спальни караулил денно и нощно тесть Роман Захарьин.
Под утро дня царской седмицы Сильвестр сам пришел к опочивальне Государя и так сказал Роману Захарьину: «Не сторожи меня, смерд поганый, не тебе сдерживать меня, и не тобой я послан — волей Господа самого! Быть пророчеству Кураги, святого человека. Править роду твоему полчаса небесных, а на полный час и не замахивайся, а на жизнь Государя — тем более». Захарьин испугался крепко и пропустил Сильвестра. Что он сказал царю, он не услышал, но Иван Васильевич поутру выздоровел. Узнал он о том, что бояре присягнули сыну его Дмитрию. «Такова воля Всевышнего. Не противься. Уйди в мир, познай, каково дозу корчевать», — сказал царю Ивану Сильвестр. Прознали о том бояре и не трогали Сильвестра.
Ушел царь Иван Васильевич из кремлевских палат, бродить по Москве начал бос и юродствовал о бедах неисчислимых, грядущих на Руси, ставшей великой снова после корчевания священной лозы. Блаженного царя не трогали, самые страшные обличения прощали ему бояре, как в царстве Израилевом прощали юродивых: сам дольше жить будет, дольше род Романовых проживет. Но поборы и власть свою Захарьины и Романовы ужесточили через опекунский совет, откуда иных изгнали и правили узким кругом.
Когда блаженный царь умер, не решились бояре упокоить его тайно и предать забвению: схоронили его у стен нового, освященного по византийским обычаям при стечении множества люда и назвали храм этот Покрова, после смерти блаженного царя — храмом Базилевса Блаженного, хотя строился он в честь взятия Казани. В народе перешептывались, что смерть Блаженного есть знак Божий о пришествии дьявола.