Набат-2
Шрифт:
Передавал Дмитрий московский престол сыну своему, Василию Первому, свободным от поборов Золотой Орды. Не осталось в ней нужных конников, ушли они ниже по Волге и руку нового хана-ордынца принимать отказались. Не приняло казачество новых уложений в Орде и богов христианских, не питало к ним уважения».
Отложив недочитанную рукопись, Судских задумался. Летописцу он верил. Получалось, империю развалили, поддавшись чужеродным веяниям, потом на се развалинах строили новую, убеждая всех, что именно такая Русь нужна русским. Думая о свежей листве, рубили безоглядно корни.
Стоит
Зуммер прямого телефона с Воливачом оторвал его от тягостного анализа. Трубку он снимал автоматически.
— Игорь Петрович, Мастачный желает сделать заявление в твоем присутствии. Он в твоем госпитале.
— Как в моем? — не дошло сразу до Судских.
— Именно в твоем. Так он сказал. Чувствует себя очень плохо.
— Еду, — не раздумывая больше, ответил Судских.
— Встречаемся в холле госпиталя.
2 — 10
Былая спесь отлетела от лица Мастачного в больничной палате. Сейчас, в жестком гипсовом скафандре с высоким глухим ошейником, он напоминал космонавта, которому не суждено вернуться на Землю. Поглядишь, так и кажется, запоет сейчас: «Зеленая, зеле-е-о-ная трава!» Трагизм усугублялся окружающей белизной стен и наряда. Совсем недавно он распоряжался судьбами, если не сказать жизнями, дивизиями, состоящими из молодых жизней, а теперь сам остался один на один с приговором судьи.
«Или не так все мрачно? — думал Судских, вглядываясь в изможденное лицо Мастачного. — Такие выкарабкиваются из любых щелей, еще и безвинного утянут».
— Здравствуй, Василий, — тихо сказал Воливач, едва глаза Мастачного открылись. — Привез я Игоря Петровича, как просил. Беседуй с ним. Мне уйти?
Вопрос повис в воздухе. О состоянии здоровья важного пациента главный врач госпиталя высказался однозначно: в любой момент он готов предстать перед Богом. Утешать, бодрить его смысла мало. А может, пред сатаной? Кто, как не Мастачный, превратил стражей порядка в сопливую разнузданную ватагу?
— Покаяться хочу, — с хрипящим свистом продавил трудные слова Мастачный.
— Кайся, — великодушно разрешил Воливач. Кроме Судских, в палате никого не было.
— Перед Игорем Петровичем, — дополнил Мастачный.
— Как пред Господом нашим, — от души злорадствовал Воливач.
— Сына его захватили по моему распоряжению.
— Это не тайна, — неторопливо отвечал Воливач. — Я об этом знаю. Кто приказал?
— Гуртовой.
Пока Воливач обсасывал признание, Судских вмешался:
— Где сейчас мой сын?
— На квартире Сунгоркина, — хрипло просвистел Мастачный.
— Ничего там не обнаружено, — в некотором замешательстве ответил Судских. — Севка утверждал, что звонит из-за рубежа, Люксембург или другая страна, только не у нас.
— Ищите лучше, — с усилием выдавил Мастачный.
Воливача беспокоило другое. Мастачный на последнем издыхании, а вызнать у него хотелось бы побольше. Опережая Судских, он спросил:
— Так ты масон? Хохол до мозга костей!
— Бес попутал. Но не масон, — прохрипел Мастачный. — В моем кабинете…
Он силился закончить фразу, а из горла вылетал свист, он нарастал,
— Что в кабинете? — торопил Воливач.
Судских повернул голову к окну, прислушался.
— В моем кабинете…
— Да продави же! — не утерпел Воливач.
— Виктор Вилорович! — крикнул Судских и потащил его из палаты: прямо в окно наползала тупая морда вертолета, нарастал стрекот лопастей. Воливач открыл рот от неожиданности и рванулся из палаты следом за Судских. Пробежав в коридоре несколько шагов, они разом упали на пол. Следом ахнул взрыв и посыпался град штукатурки, обломки дерева.
Потом, казалось, непривычно долго сыпались осколки стекла и режуще звучали высокие голоса. Слышались крики о помощи, топотали ноги.
Судских вскочил первым и помог Воливачу выбраться из-под штукатурки и обломков.
В палату заглядывать не пришлось — она открывалась прямо перед ними.
— К нам залетела граната, — мрачно пошутил Воливач, отряхиваясь и одновременно оценивая убытки от взрыва. Граната разворотила палату Мастачного и соседние с обеих сторон. Искореженная кровать, разбитые и расшвырянные всюду остатки приборов, марля висела паутиной, зацепившись за острые выступы, и всюду красные полосы свежей крови. От Мастачного ничего не осталось.
— А мы в рубашке родились с тобой, — тянуло на мрачный юмор Воливача. Он по-своему переживал шок от взрыва. Наконец он кончил отряхиваться. — Распоясались, дешевки поганые! — зло процедил он и вслед за Судских стал выбираться из коридора, заваленного обломками. — Ну, дешевки, держись. На террор я отвечу фурором.
Из рук вон выходящее происшествие взбесило не только Воливача. Президент выступил по телевидению с обращением к народу и сдержанно, без угроз и патриотического скептицизма назвал вещи своими именами, назвал виновников трагедии в госпитале.
Впервые открыто прозвучало — масоны. Ответственность возлагалась на боевиков масонской организации «Вечное братство».
— Они думают, все дозволено, можно творить беззаконие, а Россия стоит на коленях. Свершилось то, что должно было случиться от безответственной политики прежних режимов. Террор, который готовился последние десять лет, развязан. А я считаю, что терпение россиян лопнуло!
Пора! — понимающе выдохнула Россия. На степашек-барабашек, знакомых давным-давно по неуклюжим попыткам выдать черное за белое, смотрели очень косо. Надвигался тот самый период, когда разумность уступает место разнузданности. Президент не позволил: усиленные наряды казаков разъезжали по столице, нагайки пускались в ход при малейшем проявлении жаждущих мести превратить святое чувство в элементарный мордобой, с битьем стекол, погромами и возможностью разжиться чем можно, когда такая возможность появляется. Грабь награбленное! — с начала века до конца его сопровождали помыслы малоимущих. Нас-де ободрали, теперь ваша очередь. Нагайки казачков очереди разгоняли. Одним словом, не вышло у «Вечного братства» очередной раз предстать перед всем миром обездоленными и гонимыми за правое дело свободы. Похмелье в чужом пиру не состоялось, да и пировать было не с чего.