Набат-2
Шрифт:
— Даже так? — не скрыл удивления Луцевич.
— Истинно! Сам слышал, — перешел на низкий голос Иван, — как Подгорецкий настаивал на маршрутах. Чухрин в одну сторону хочет, а Подгорецкий бубнит про другую.
— А кто он такой?
— Мутный какой-то, не пойму его. Будто бы из воров, три ходки делал, а по фене не ботает, терпигорцы его не признают. Мутный и скользкий. Чухрин побаивается Подгорецкого.
— А как ты думаешь, Ваня, зачем он от компании отмежевался?
— Сложный вопрос. Так все неожиданно получилось. Я думаю, Новокшонов
— Верно мыслишь, — одобрил Луцевич. — А что именно он у Чухрина выведывал?
— Это он у меня выведывал, — самодовольно подчеркнул Иван. — Подгорецкий аккуратно, однако часто расспрашивал меня, вроде бы невзначай. А я-то мальца этого всего раз и видел…
Беседуя с Сыроватовым, Луцевич исподволь наблюдал за Подгорецким. Тому хотелось бы слышать, о чем толкуют попутчики от начала до конца, да шея не позволяла. Луцеви-чу хотелось созорничать: парень, шейные позвонки сместишь! Вместо этого он говорил негромко и придерживал Ивана.
«Где я видел эту морду? — нет-нет и озадачивался вопросом Луцевич. — А видел ведь, точно видел…»
Он слушал и не слушал бубнежку Сыроватова о превратностях судьбы, что он чист и мараться заново не желает, а сам перебирал в памяти места, где бы довелось встретиться с Подгорецким. Ничего на ум не шло, кроме расплывчатых картинок: он в Швейцарии, в госпитале сестер-кармелиток делает операцию и никак не может вспомнить по-французски термин «продольное рассечение», чтобы операционная сестра подготовила платиновые скобы, а та смотрит на него с осуждением… Да, и разговор припомнился в ординаторской, одна фраза: «Господин профессор, вы так талантливы, что можете даже черту, прости меня Господи, ангельские крылья пришить» — так съязвила операционная сестра.
«Какого рожна сестра на меня взъелась?» — никак не мог вспомнить Луцевич.
— Олег Викентьевич! — крикнули из кабины, и Луцевич переключился на день сегодняшний. — Есть контакт!
— Извини, Ваня, — сказал Луцевич и прошел к пилотам.
— Поет! — радостно доложил радист и снял наушники. — Слушайте!
Одну розетку наушников Луцевич приставил к уху и сразу различил прерывистый писк условного сигнала.
— Где он? — спросил Луцевич радиста. За него ответил командир:
— Движется на северо-восток. Засекли сразу.
Когда Гречаный отпускал Кронида под присмотром Пармена, было велено старику не снимать с шеи ладанку со встроенным туда радиомаячком. Пармену об этом сказали. Контакт прослушивался регулярно. Подзаряжаясь теплом человеческого тела, он посылал сигналы, которые раз в неделю прослушивались одной из станций слежения. Так было с год назад, пока не посчитали занятие бесполезным, и лишь Луцевич велел установить на вертолете пеленгатор.
— Летим мимо! — дал наконец команду Луцевич. Суть ясна: живы, в пределах досягаемости, а Пармен сквозь огонь и воду пройдет…
— Визуально не засекли? — спросил он для полного успокоения.
— Едва! Прошли двое в сторону
Луцевич разглядел в просвете между высокими соснами бревенчатый сруб с крутой крышей на возвышении.
— Вижу!
— Это страдальцам ГУЛАГа бывшие зеки построили!
Луцевич кивнул молча и подумал, что Пармен специально повел Кронида к этой часовенке…
Как было уговорено, в Ессее конец их путешествию, после чего Луцевич берет на себя обязанности тиуна.
Совершенно случайно маршрут Кронида совпал с направлением на Ессей: в этом направлении его вела неодолимая тяга. Он знал причину — это душа Пармена велит разыскать книги и указывает правильный путь, она незримо витает рядом и не успокоится до тех пор, пока Кронид не исполнит повеление души старца.
«Но почему, почему? — пытался сообразить Кронид. — Почему дедушка Пармен на пути к новой столице не почувствовал, где эти книги? Или душа, только попав на тот свет, может знать точно?»
Другая проблема волновала его не меньше: он переживал за Оками, которому волей-неволей пришлось идти за Кронидом.
«Я не имею права задерживать его и не выполнить повеления дедушки», — мучился Кронид.
— Оками, — решился он, — что мне делать?
Японец выслушал объяснение Кронида и не сразу нашел нужный ответ. С одной стороны — он подчиняется Крониду, с другой — сердце болит за соплеменников.
— Ты принял решение, значит, оно важнее моего. Ты спас меня, и я обязан отплатить тебе добром.
— Мы идем на Ессей, Оками, — поспешил объяснить Кронид. — Там конец пути и там знают обо мне и дедушке Пармене.
Послышался сверлящий звук, словно невидимый бур точил ход сквозь сопку. Они подняли головы в направлении нарастающего звука, и тут из-за гряды сопок взмыл вертолет.
Проводив его глазами, они двинулись дальше, а в каждом осталось убеждение: вот вертолетом бы лучше и быстрее. Осталась и недоговоренность, когда кончается обыденность и начинается поступок.
Хоженая тропа вывела их на увал, и одновременно они увидели бревенчатый сруб с конусообразной крышей.
— Часовня, — уверенно определил Кронид. — Маленькая обитель христианского Бога.
Непонятные мысли посещали Кронида, когда он бывал в церкви. Мальчиком Пармен водил его на службы и послушать певчих, и, хотя он мало разбирался тогда в канонах православной церкви и богослужения, всякий раз ему хотелось быстрее наружу от воздуха, пропахшего ладаном. «Что так, внучек?» — спрашивал Пармен. «Христианский Бог только требует и ничего не дает», — по-взрослому отвечал Кронид. Внутри храма ему чудились угрожающие шепотки, осуждающие перешептывания невидимых святых, лики их с укором смотрели с икон и фресок, будто пришедшие собирались украсть что-то, их одергивали: «Не укради», «Не пожелай», «Не замысли». Эти нашептывания мешали ему сосредоточиться. Служба шла, пришедшие терпеливо ждали конца.