Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Напились.

— Уже близко, — сказал Пулат.

Поехали дальше.

Они ехали всю ночь и, когда уже лошади окончатель­но выбились из сил, оказались в Мурджеруме. Хотя и рассвело уже, но доктор так устал, что если даже ему предложили бы все блага мира, он не мог бы опи­сать внешнего вида кишлака. Он даже не помнит, как очутился на большом айване у постели своего друга Файзи.

Прежде всего Пётр Иванович взял его руку и стал считать пульс, и, уже считая, он встретился глазами с Юнусом. Только теперь доктор понял, что здесь он не один. На айване собрались все командиры и бойцы отряда.

То ли от крайней усталости, то ли просто безотчетно, но доктор не смог

скрыть, насколько он поражён и расстроен состоянием Файзи. Все заметили это, и среди сидевших послышались громкие вздохи.

Файзи открыл глаза. При виде доктора он улыб­нулся:

— Приехал доктор, а я... такой... плохой..

— Здравствуйте, Файзи.

— Разболелся я. Тут вот они, — и он усмехнулся болезненной улыбкой, — уже вокруг моего ложа водили барана... Сколько их ни учил я, а они, смо-трите, во что верят... Зарезали барана и роздали нищим. Я не стал возражать. Пусть бедняки поедят сытно... Видно дело мое трудное, раз вы приехали, доктор...

— Ничего, сейчас посмотрим вас... Вот он нас при­вёл. Подойди, Иргаш.

— Иргаш? Здесь? — с хрипом вырвалось из груди больного. Он сделал отчаянную попытку подняться.

— Лежите, лежите, он подойдёт, — доктор обернулся и сделал знак Иргашу, прислонившемуся к столбу и смотревшему на отца.

Упираясь локтями в постель и неестественно выгнув­шись, Файзи поднял голову.

— Зачем ты приехал? Рано ты пришёл. Я ещё не умер. Подожди немного... И тогда тебя, убийца, обве­дут вокруг моей могилы.

Переминаясь с ноги на ногу, Иргаш молчал, только желваки ходили на его скулах.

— Что же? Ты наточил свой нож и на отца, а? — снова заговорил Файзи. — Иди, иди, я не боюсь... Иди пролей кровь того... кто... родил тебя...

Он упал на подушку и слабым голосом продол­жал:

— О, он видит... отец умирает... Он пришел посмот­реть, как... отец... его... умирает...

Вдруг он с силой, непонятной в этом ослабевшем теле, поднялся и сел на постели.

— Братоубийца, ты... ты... родного брата предал в руки палачей, теперь пришёл... убить отца...

И так как Иргаш всё ещё молчал, Файзи попытался встать. С поразительной силой он вырвался из рук док­тора и Юнуса и, показывая на Иргаша протянутой ру­кой, крикнул:

— Проклят... проклят... проклят...

Спотыкаясь, Иргаш спустился по каменным ступень­кам айвана и побрёл вниз по улочке кишлака.

Файзи потерял сознание. Доктор и Юнус бережно опустили его на постель.

Доктор сделал всё, что было в его силах, чтобы вер­нуть больного к жизни. Но бесполезно.

Командир добровольческого коммунистическсго от­ряда, рабочий, труженик, человек большого сердца и великого мужества, Файзи Шами умер через несколько часов, не приходя в сознание. Его похоронили на скло­не холма близ селения Мерджерум. И, воскрешая древ­ний обычай своих далеких кочевых предков, бойцы отряда, прежде чем прощальным залпом проводить своего Файзи, насыпали над его могилой курган, кото­рый с тех пор называется Файзи-Тепе.

Глава тридцать третья. ПУТЬ ПАЛОМНИЧЕСТВА

Неверие человека, подобного мне, невероятно.

Его невозможно допу­стить. Крепче, чем моя вера, нет ве­ры.

Во все эпохи есть один такой, как я — и тот неверный!

Так значит во всю эпоху нет ни одного мусуль­манина.

Абу Али ибн-Сина

Если когда-нибудь с моего языка сорвется слово покаяния,

то от та­кого, осквернения я прополощу его вином.

Хафиз

Измождённое лицо пепельного цвета, высохшее тело аскета и странная нездешняя одежда, делавшая Сеида Музаффара похожим на неведомую птицу из страны зловещих легенд, поражали всех встречных настолько, что они торопливо слезали с лошадей и ишаков и без­молвно сгибались в поклоне. Слова приветствий зами­рали у них в горле. А всадники ехали всё дальше, чаще всего напрямик, минуя большие дороги, по тропинкам, протоптанным скотом, а то и просто целиной, по степи. Ишан беспощадно гнал коня, и спут-ники его в душе приходили в отчаяние: до того все устали, хотя никто не смел заикнуться об этом вслух. Чем дальше, тем ху­же. Почти полдня пришлось ехать по сухим лессовым обрывам. В узких естественных коридорах пыль стояла стеной, и духота делалась нестерпимой. Пища, чалмы, одежда, руки, гривы коней покрылись слоем беловатой, тонкой, как пудра, пыли, которая смешалась с потом и образовала глиняную корочку, и когда всадники выез­жали наверх, они походили на легион бледных джинов, выскочивших из преисподней, чтобы тотчас же прова­литься под землю. За холмами и обрывами пошли рас­калённые солнцем галечные поля.

Принимавшие участие в путешествии ишана и при­соединившихся в качестве паломников и добровольных проводников, помещики и баи из окрестных кишлаков первое время старались изо всех сил, скакали лихо впереди, чтобы предупреждать народ о приближении священного каравана высокопоставленного паломника. Они требовали у местных жителей доброхотных даяний «на дорогу» и не брезговали ни деньгами, ни продукта­ми. Некоторые обнаглели до того, что от имени ишана заставляли дарить себе халаты, коврики для молитвы, отрезы сукна, шелка. Но время шло, ишан не останав­ливался на отдых, измученные вконец непривычной скачкой по горам, даже наиболее ретивые изнемогали и старались незаметно отстать. Один из видных в прош­лом эмирских чиновников Токсаба Бадреддин, вымотав­шись вконец и посоветовавшись с друзьями, решил, как он выразился, помочь просветиться разуму господина святого. Он поспешил в видневшийся вдали кишлак, поговорил с некоторыми из его жителей и, выждав время, направился с ними навстречу ишану, неутомимому, непреклонному, ехавшему в седле всё так же прямо и спокойно.

— Говори, — глухо сказал ишан, почти не шевеля губами.

— О святой, о обитель рвения ислама, дозвольте спросить. Мне, знающе-му здешние места, хотелось бы об­ратить внимание вашей милости на одно неизвестное вам обстоятельство.

— Говори короче!

Несколько растерявшись, Токсаба Бадреддин уже не столь уверенно продолжал:

— Вот жители здешнего селения. Они умоляют вас прервать ваше паломничество. Скажите! — обратился он к двум розовощёким чернобородым здоровякам в белых аккуратных чалмах, — скажите, аксакалы, что знаете.

— О господин, — почти в один голос завопили акса­калы, — ваш путь усложнился, ваша дорога покрылась камнями затруднений. Мосты дальше на дорогах поло­маны, овринги обрушены. Остановитесь в нашем селе­нии, ибо дальше в кишлаках вы не найдёте и куска хле­ба и снопа клевера. Кругом нечестивые воины Красной Армии. Увы! Опасности предостерегают.

— Клянусь, о святой ишан, я как ваш проводник не могу поручиться за здоровье и благополучие вашей ми­лости, я...

Но он смешался и замолк, потому что встретился с пристальным, сверлящим взглядом ишана.