Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Уже с трудом опустившись на палас и вытянув поудобнее больную ногу, сеид Музаффар лукаво спросил:
— Вы, почтеннейший, так подробно расписываете деяния уруса доктора, что возникает вопрос, не обращались ли вы, не дай бог милостивый, к нему сами?
— Увы, да!
— О! — Больше сеид Музаффар ничего не сказал, а, стащив сапог, начал осторожно разматывать бязевую портянку.
Хозяин суетился, бренчал пиалами, Латип заглянул в дверь и протянул два фарфоровых чайника. Появился поднос с лепешками. Хаджи Акбар то садился на колени в молитвенно-почтительной позе, то вскакивал и
А сеид неторопливо размотал портянку, осмотрел распухшую ногу и, потребовав воды, начал обмывать ее у порога, над квадратным углублением с маленьким отверстием. Совершая омовение, он вдруг поднял голову и прислушался. Какой-то неопределенный звук — не то ворчание, не то стон — послышался в комнате.
Заметив движение сеида, Хаджи Акбар громко заговорил:
— Времена печальные и неприятные… те… Чекисты, да испепелит их аллах, обшаривают каждую михманхану и хватают достопочтеннейших людей. Достойно… те… возмущения и… те… те… Извините за бедность… нельзя показать достатки. Пролетарии сразу придерутся. А у меня, знаете, торговые операции. Каракуль.
Наконец сеид закончил омовение и присел к разостланному прямо на паласе шерстяному просаленному дастархану. Выпив пиалу чая, он спросил:
— Так вы и есть Хаджи Акбар?
— Мы и есть, те… Хаджи Акбар.
— Вы меня ждали?
— Те… да, о конечно, господин… те… сеид Музаффар!
— Мы здесь одни? — сеид показал глазами на дверь, выходившую во двор.
— О да, да… те… можете… те… быть спокойны…
Хозяин начал заикаться. Наконец-то он сможет насладиться новостями и узнать о цели прихода сеида Музаффара.
— Итак, мы одни?
— Те… одни, совершенно одни.
— Я из Мерке.
— О, мы уже… знаем… осведомлены, по…
— Что — но? — угрожающе протянул сеид. Он смотрел так пронзительно, что Хаджи Акбару померещилось, будто глаза жуткого гостя горят во сто раз ярче, чем красноватый язычок пламени в горелке стоявшей на полу семилинейной лампочки.
— О нет, нет. Но… те… наше время, поистине, мы должны… те… доказательства… Нет-нет, поверьте… мы понимаем, ваша святость… те… достоинство… Помилуйте, не позволяйте гневу получить доступ в ваше достойное сердце… но… о, прошу вас, маленький… совсем крошечный кусочек бумажки… с маленькой, совсем крошечной строчечной… маленькими буквочками священного арабского алфавита. О!
Мрачный огонь все еще горел в глазах гостя, когда он небрежно и сухо сказал:
— Достопочтенный Казимбей-эфенди и мулла Салахов были посланы в Китай к японским друзьям комитетом «Иттихад ва Тарраки».
Странно вякнув, хозяин вскочил. Даже в полумраке, в котором тонула его голова у самого потолка, было заметно, что все его жирное тело дергается и трясется. Слышалось лишь кряхтение и сопение. Хаджи Акбар опять потерял дар слова.
— Они прибыли в Мерке, — продолжал сеид.
— Ради господа всемогущего, тише.
Хаджи Акбар подошел к двери и плотно притворил ее.
— Проклятые уши, — он показал пальцем на пол, —
Но сеид продолжал медленно, членораздельно:
— Недостойных людей послал с таким важным поручением комитет. Казимбей и Салахов оказались старыми болтливыми бабами. И их взяли…
— Кто взял? — взвыл Хаджи Акбар.
— Ге… пе… у.
Раскачиваясь на месте, заикаясь, толстяк пробормотал:
— Увы… те… те… А комитет знает?
— Нет… ты скажешь комитету… Ну-с, а теперь поговорим о деле.
— О к-к-каком деле?
— Садись!
Ошеломленный, убитый известием, Прыщавый мешком плюхнулся на палас. В сумраке комнаты он казался теперь кучей тряпья, из которой доносились всхлипывания и охания.
— Несчастье! Несчастье!
— Довольно ныть, — все так же холодно и властно проговорил сеид. — Только пустоголовые из комитета иттихадистов, вроде Турсуна Ходжаева, могли вообразить, что японцы смогут сейчас заинтересоваться туркестанскими делами и станут помогать. Япония далеко. У них и на Дальнем Востоке дел хватит… А теперь, откуда у вас сведения о Фарук-ходже и всех кабадианских делах?
— Я… те… те… совершил маленький хадж… те… паломничество…
— Вы ездили в Мекку? К святым местам? — удивленно поднял сеид свои густые брови.
— Э, нет, чего мне делать в Мекке?.. У святых хранителей каабы торговые дела совсем заглохли. Нет… мы совершили паломничество в другую сторону. Мы съездили в страну неверных собак, в страну Джерман. У нас там в Берлине старые… те… знакомства, связи. Еще папаша, когда молодой был… Мы сейчас ездили… те… те… запродать залежавшийся товар… шестьдесят тысяч каракулевых шкурок, превосходных шкурок. Увы, не могли раньше продать. Революция, чтоб она провалилась, большевики, неустройство!
Внимательно слушавший сеид Музаффар сделал нетерпеливый жест рукой, но Хаджи Акбар не обратил внимания и, захлебываясь, продолжал:
— В городе нечестия и разврата… те… те… именуемом Лайпсиг… платят, собаки, золотом. Я продал весь товар торговому дому Графф и К°. — На этот раз Хаджи Акбар перестал кривляться и совершенно правильно произнес немецкое название фирмы. — Денег теперь у нас… — он поднес руку к горлу, желая показать, что он теперь богат.
— Золото ли, ржавое железо ли — все ничто перед лицом аллаха. Все тлен и прах! Что нам, дервишам, божьим скитальцам, надо! Монетка в деревянной чашке — и мы сыты. Я спрашиваю тебя, Хаджи Акбар, что тебе передали для меня, странствующего ради прославления всевышнего? Я получил твое письмо, Хаджи Акбар, и… проклятие!
— Что-что?.. Те… те… — испуганно залепетал Хаджи Акбар.
— Нет… не тебе… Нога… Ты написал, дорогой, что жизненный путь благочестивого брата моего мюршида дервишской священной общины, господина благочестия и святости ишака кабадианского Фарук-ходжи, вот-вот по милости всемогущего прервется и что, предвидя своим всезнающим оком близкую кончину, он, не сподобленный потомством, повелел своим мюридам разыскать меня, сеида Музаффара, где бы я ни находился, и призвать нас в Кабадиан занять при священном мазаре пост мюршида-наставника. Как ты нашел меня?.. Будь ты проклята… Это я о ноге… Боль…