Набат
Шрифт:
Поставила бутылку на стол, раздеться не разделась, передумала, сунула бутылку во внутренний карман пальто — по самое горлышко провалилась — и двинула в столярную, прихватив с собой щенка.
Ввалилась и первое дело — дверь на крючок, а еще для большей надежности просунула под ручку лопату, чтобы, значит, намертво.
Щенок сидел на верстаке, уставившись на Анфису, а та повертела бутылку да поставила рядом с кружкой, провела по губам. Про корку вспомнила. В шкафу на полке лежала она засохшая. Взяла и вернулась к верстаку.
Кто-то
— Выкуси, — прошептала Анфиса, погладила щенка. — У нас с тобой все надежно. А иначе как?
На улице не успокоились, кажется, пытались вырвать дверь с петлями, не обращая внимания на это, Анфиса подмигнула щенку:
— Держись за меня и не пропадешь!
Налила из бутылки в кружку и, выдохнув из себя, приложилась к холодному краю, потом сложила три пальца, будто собиралась перекреститься, подцепила корку, сунула под нос и глубоко втянула в себя воздух.
— Землей пахнет! В нем, брат, вся сила…
2
Пришла Анфиса на собрание раньше всех, уселась в первом ряду. В школьном зале топилась новая голландская печь, но обогревала плохо: когда Анфиса размыкала губы, то изо рта вырывался пар. Однако холода Анфиса не чувствовала: она с нетерпением ждала событий, а в том, что они будут, не сомневалась и поэтому мысленно обращалась к сыну: «Угомонись, не вздумай лезть на рожон…»
На сцену суматошно выбежала комсомольский секретарь, словно за ней гнались, поставила на стол пузатый графин с водой и исчезла, чтобы снова объявиться, теперь уже с блюдцем; приподняла стакан и просунула под него блюдце, окинула взглядом стол.
Люди прибывали. Громко перебрасываясь шутками, занимали последние ряды, прежде чем сесть, гремели стульями. Усевшись, мужики сразу же лезли в карманы за куревом. Ну а бабы, известное дело, зашелушили: семечки всегда при них.
Пришел Лука, занял место рядом с Анфисой — зал от сцены до середины пустой, а ему вот обязательно надо примоститься тут же, — ткнул ее локтем в бок. Но у Анфисы своя неотступная забота: как бы сын не встрял в чужую перебранку. Лука, не оглядываясь, произнес:
— Людей не густо.
Анфиса с трудом удержалась, чтобы не сказать ему: «Да пошел ты отсюда, чего прилип!»
Наконец в зале появился председатель, не поднимаясь на сцену, взглядом из-под бровей обвел станичников, покачал головой.
Анфиса сразу прикинула: собрание срывается. Ничего, пусть понервничает, а потом пора бы знать, какое к нему уважение имеют станичники.
Кто-то нетерпеливо крикнул, правда, не очень твердым голосом:
— Скоро?
Председатель курил у окна, видно, ждал кого-то; потом что-то сказал парторгу, но тот в разговор не вступил.
Докурив сигарету, председатель взошел на сцену, занял место за столом, как раз перед графином с водой, по залу прошел шорох, похоже, с густой кроной заигрывает свежий ветерок, и замер в последних
Председатель постучал карандашом по графину, призвал к тишине, а что стучать, если и так люди приумолкли в ожидании.
— Ну, чего звенчит? — откликнулся Лука.
И словно его услышали, раздались голоса.
— Не тяни!
— Знаем, зачем позвали!
Председатель не смутился нисколько, одернул полы пиджака, слегка покашлял в кулак.
— Кворума нет, — наконец объявил он. — Начинать-то как?
Обрадовалась его словам Анфиса, посмотрела направо, налево: Джамбот прислонился плечом к стене, и ребята из его звена тут же. Не понравилось матери выражение его лица, того и гляди сорвется сын с места, забеспокоилась, не вздумал ли выворачивать душу перед станичниками? Поговорил бы председателем с глазу на глаз.
— Может, перенесем собрание? — спросил не совсем уверенно председатель.
Анфиса подумала с неудовольствием, что там, где не надо, он крут, а в правом деле поддержки ждет, объявил бы по домам, и все заботы на сегодня долой. Но станичники, оказывается, были другого мнения:
— Чего еще?
— Оформите протокольно.
Нашла Анфиса взглядом парторга, и в тот момент он кивнул, мол, соглашайся, и председатель объявил:
— Общее собрание колхозников считаю открытым. Кто за это?
Проголосовали дружно. Потом комсомольский секретарь бойко перечислила по бумажке фамилии нужных в президиуме станичников. Многих из названных не оказалось в зале, и стулья на сцене остались пустыми. Поднялся туда и Джамбот, сел сзади всех, но тут же встал и пересел на свободный в первом ряду стул, уперся локтем в колено. Мать одобрила его: «Чего прятаться за чужими спинами? Должен быть у всех на виду».
Ну, а то что сын в президиуме, она по-своему оценила: раз начальство усадило его на столь почетное место, значит, не очень обозлены за разговор с председателем, пронесло, а может быть и другое, стараются задобрить сына, чтобы не вздумал выступать.
Председатель уткнулся в свои бумаги и шпарил, будто на скачках норовил обогнать на своей кляче знатных рысаков, но уже через несколько минут в зале стал нарастать шум, похоже каждый желал бы сказать вслух свое, вынести на люди наболевшее, выплеснуть, что на душе. Председатель бросал беспокойно-просящие взгляды на парторга — тот вел собрание, — затем не выдержал, оставил трибуну и постучал карандашом по графину.
Лука потер руки:
— На кого осерчал?
Председатель стучал все сильней, теперь уже по пустому стакану, чтобы звонче было.
— Ишь, засвиристал в свою дудку, — не таясь, произнес Лука.
Станичники повскакали с мест, загрохотали стульями, собрались уходить. Вот тогда-то и поднялся парторг, выбросив вперед руку:
— Товарищи…
Стихло, но не совсем.
— Собрание будем закрывать, или по-другому решаете?
Голос неторопливый, чтобы услышать его, нужна тишина.