Набат

Цаголов Василий Македонович

Соскочил водитель с подножки, руки в бока и к Саньке:

— Живо у меня!

Но она и глазом не повела в его сторону. Водитель распахнул широкие двери контейнера, и все увидели внутри громоздкие ящики.

— Видали? Ческая! — объявила Санька.

И тут же водитель поправил ее:

— Чешская, дура!

Реплика нисколько не смутила Саньку:

— Полторы отвалила, как одну копеечку.

Ну хоть бы кто сказал слово. И стало невыносимо Анфисе за сноху, урезонила ее:

— Расхвасталась

и перед кем?

— А ты что стоишь? Открывай ворота.

Глядит на нее Анфиса и думает: «Да у каждого хватит не то что на мебель, а на машину, только скажи, где продают». Чуть было она не сняла с головы платок, да в ноги не поклонилась всем: «Извините за Саньку».

— Станичники, помогите, — ласково попросила сноха.

Никто не откликнулся: кто курил, кто что, а бабы на удивление дружно поджали губы.

— Радость пришла в дом, а вы? — Санькин голос дрогнул.

Не выдержала соседка Мария, разомкнула губы:

— Твоя радость — не наша. Ишь, хвост задрала!

Крутнулась и ушла. Бабы, как по команде, по домам, и мальчишки стайкой сорвались.

— Чего стоишь? — озверело крикнула Санька на свекровь. — Беги. Ступай. Ищи людей или на чужом… в рай собралась?

Перед Санькой вырос водитель:

— Да ты, кажется, того… — покрутил пальцем у виска.

И не задумываясь ему ответила Санька, не пожелала оставаться в долгу:

— А ты не гавкай!

— Чего, чего? — притворно удивился тот.

— Ты с кем заигрывал в машине, сучья твоя морда?

— Известное дело… — протянул растерянно водитель.

Обошел он вокруг машины, уперся плечом в радиатор.

Анфиса приблизилась к снохе и — по губам, так что Санька осталась с раскрытым ртом, а придя в себя, провела рукой по лицу, нервно засмеялась.

— О, сработала!

Повеселевший Лука обратился к людям:

— Поможем, станичники, Анфисе Ивановне.

И первый шагнул к машине.. Кто помоложе, взобрался наверх, и водитель не остался в стороне. Всем миром сгрузили ящики во двор.

— Сейчас я, куда же вы засандалили? — Санька полезла в карман. — Магарыч-то.

Но станичники ушли.

— Ты давай рассчитайся со мной!

Но Санька не отреагировала, деловито пересчитала ящики, убедилась, что все налицо, а уже тогда вручила деньги водителю.

Тот, не глядя, сунул их в карман и скорей в кабину.

У Саньки волосы выбились из-под пуховки, пальто нараспашку.

— Маманя, покараульте, пожалуйста, я сейчас, — как ни в чем не бывало попросила она свекровь и нетерпеливым шагом унеслась в сторону магазина.

Недолго она торчала там. Взвизгнул тормозами грузовик, из кабины вылез сын. Анфиса обрадовалась ему. Идут: Санька что-то рассказывает, руками машет, а он смеется, значит, не пожаловалась на нее. А и пусть, будет знать в другой раз.

И

хотя Анфиса успокаивала себя насчет того, что Санька сама напросилась, а на сердце все же у нее тяжесть. За что она иногда к Саньке, как не к родной? Все потому, что нет в доме внучат? А может, и не ее вина.

— Взлапать вздумал! Да я бы его, гада, вместе с машиной кверху тормашками. А мебель?

В ответ Джамбот хохочет:

— Вот дурень, с кем связался.

— А если бы осилил?

— Тебя? Да никогда!

Подошли к калитке.

— А в самом деле, — запоздало спохватился Джамбот. — Не смей в другой раз лезть в кабину.

Двинул он ногой по ящику, и Санька всплеснула руками, кажется, лишилась дара речи.

— Во, маманя, сокровище какое! — показывает он Анфисе сверток. — «Сельхозтехнику» перевернул, а отыскал шестеренку.

Санька постояла, обиженно надув губы, прошла между ящиками, пересчитывая вслух.

— Тринадцать.

Джамбот услышал и ей с улыбкой в голосе:

— Это плохо.

Анфиса думала, что Санька после случившегося и не взглянет на нее, но та и виду не подала, все такая же:

— Не мели! Я тринадцатого мая родилась, а счастливей меня на всем свете, поди, не найти.

Скинула варежку, провела кончиками пальцев по ящику. К полуночи только управились с мебелью. Все старое из своей комнаты молодые во двор, под открытое небо, хорошо не шел снег, а новое втащили бережно. Командовала всем делом Санька от начала до конца. Сын же ни разу голоса не подал, а когда вволокли, наконец, диван, он плюхнулся на него так, что взвизгнули на все голоса пружины, бросил руки на колени:

— Ну, стерва!

Мать не поняла, кому он адресовал это, и Санька не слышала, носилась по хате, не скоро угомонилась.

— Сегодня поспишь на полу, — объявила ему жена, — ничего с тобой не случится, а с завтрашнего дня будешь купаться каждый вечер. Вот так!

Возмутилась про себя Анфиса. Да будь проклята твоя мебель! Смеется она, что ли, такие холода, а он каждый вечер обливаться в корыте! Ах ты…

Появился сын со своей подушкой, одеялом, забросил на печь.

— Давно не блаженствовал, позабыл, как взбираться.

Удивилась мать. Как это он сумел сдержаться, накипело, знать, в нем здорово, а как всегда прикрывается шутками. Значит, еще не через край, а то разве может человек совладеть с такой силой, когда все внутри клокочет, кипит.

И ей самой не надо было распускать руки, нехорошо получилось… И у Саньки все дурное проявилось, будто веснушки высыпали весной. А всему виной трибуна! Взобралась, новую высоту обрела, и защелкнуло в ней что-то, не по ней оказалась вершина. А, может, покуражится и все? Река в половодье играет, беснуется, а к осени едва слышно.