Набат
Шрифт:
— Где ж ее, эту копейку, заполучить теперь, когда все отказываются?.. Ладно, сибирский глаз... Пускай и ведро и кисть пропадают.
— Жили-жили... дожили теперь... Ни капусты запасти, ни картошечки... — всхлипывала жена маляра.
— Вот и дожили, выходит...
Хотел он пшенца голубям кинуть, — жена по руке огрела, кружку с пшеном отняла, не своим голосом закричала:
— Самим жрать скоро нечего будет!..
Михаил Матвеич посмотрел на голубятню, вздохнул,
«Неужто придется голубей переводить?..» — с горечью подумал он. Открыл голубятню, выпустил голубей и долго, любовно смотрел
Шумно хлопая крыльями, стая поднялась в воздух.
— Порезвитесь хоть напоследок, пташки вы поднебесные.
Агутин стоял посреди двора, размахивая шестом с привязанной к нему тряпкой, и голуби взмывали все выше, выше.
Глава четвертая
ПАМЯТНИК
Ну и памятник же поставил Фома Дятлов на могиле отца!
— Не видал? — спрашивали один другого горожане. — Вчера старуху Горбатову хоронили, посмотрел я... И памятник же, скажу тебе!.. Красота!.. Хоть сейчас ложись под него, помирай... Крест строгий такой из себя, гладкий, а у креста чугунный ангел облокотимшись сидит. И слезы у ангела чугунные, капельками так и застыли. Ангел с крылами, как полагается. Сходи — красота!.. Там народу ходит смотреть!.. Гулянье прямо...
Чугунная плита прикрывала могилу, и на плите выпучивались крупные буквы:
Под сим крестом покоится прах купца 2-й гильдии Кузьмы Нилыча Дятлова, скончавшегося 8 мая 1891 года в 2 часа 35 минут пополуночи.
Жития его было 70 лет, 2 месяца, 18 дней.
Мир праху твоему, дорогой батюшка.
— В пятьсот целковых обошелся, — хвалился Фома.
— Вещь красивая, зря не скажешь.
— Главное, ей веку не будет...
На кладбище действительно было словно гулянье. Каждому хотелось посмотреть на памятник, и горожане завистливо пощелкивали языками. К тому же и погода выдалась как по заказу. Будто вспомнило лето, что обидело оно в этом году землю, не уделило ей ласковых дней, а нещадно палило солнцем да суховеями. К концу октября, после заморозков и первого снега, повеяло вдруг теплом, перепал короткий дождик, и солнце после него пригревало легко, бережно, мягко.
Предоставив горожанам возможность любоваться памятником, Фома Дятлов пошел бродить по кладбищенским дорожкам. Видел бескрестные холмики или торчащие над могилами простые, грубо сколоченные деревянные кресты. Много старых крестов, подгнивших и покосившихся. На крестах набиты дощечки с именами покойников. На одной Фома прочитал: «Под камнем сим лежит Максим...» Дальше было все стерто, и чья-то озорная рука приписала: «Ну и хрен с ним». Только у самой кладбищенской церкви стояло несколько мраморных и чугунных крестов, охранявших вековой покой былых лиц духовного звания и прежних богатых купцов.
А кладбище раскинулось широко.
«Ежели, примерно, из десятка могил — одна с крестом будет... — размышлял Фома. — Могил-то всего — не счесть сколько!.. Здесь да на Федоровском кладбище, на Заречном... А по уезду, по всей губернии... Видимо-невидимо их... Может крест пойти, хорошо пойти может... Судя по теперешним временам, всему торговому
Живо представлял себе, как в заводскую контору будут поступать заказы на отливку именных крестов и надгробных плит, как при кладбищах будут раскупать готовые изделия дятловского завода, потому что бедны и недолговечны деревянные кресты на могилах, а будущие мертвецы будут ведь оставлять в завещаниях просьбы поставить им прочный, тяжелый крест, отлитый на заводе у Дятлова.
Будет завод дымить в небо, ночами светиться заревом, сыпать быстро гаснущими звездами искр, и огненным хлестким потоком потечет из вагранки расплавленный, ослепительно яркий чугун.
Будет так, будет!
Вскоре Дятлов уехал в Москву и пробыл там целый месяц. Подробно знакомился с литейным производством, заказывал оборудование, подбирал и нанимал мастеров. А когда вернулся домой, к окраине города потянулись подводы, груженные строительными материалами.
Слух о постройке завода мигом разлетелся по округе. С самой ранней зари скапливались толпы желающих попасть на работу. Среди них были и горожане, и обитатели пригородного заречья, но они терялись в наплыве заезжих и пришлых крестьян, искавших спасения от голода.
— Благодетель... Отец... Кормилец ты наш... Сделай божескую милость, возьми... На тебя вся надежа...
Бедствие разрасталось. В деревнях, распухая от голода, корчась в судорогах от холеры, вымирали целые семьи. По дворам не успевали сколачивать гробы для новых покойников, и погосты быстро покрывались свежими холмами могил.
Шла смерть по русской земле, заглядывала в промерзшие, занесенные снегом оконца, валила хозяев, гасила у старого и малого истомленные голодной тоской глаза. А на смену черному тысяча восемьсот девяносто первому году еще грознее чернел новый год — тысяча восемьсот девяносто второй. В нем будет еще больше могил. Кресты нужны, кресты. Торопись, Фома Дятлов, с заводом.
И Дятлов торопился.
Он понимал, что обнищавшим до последней нитки голодающим мужикам было вовсе не до крестов, но рука об руку с голодом шла холера, а она цепляла и тех, у кого было чем пообедать. В одночасье скрутила хомутовского лавочника Ермолаева, в самом городе — попа Кирилла, потом земского фельдшера Ланкина вместе с женой. И по уезду холера выхватывала не только одну голь перекатную, а забиралась кое-где и в помещичьи усадьбы, в охраняемые цепными псами особняки. Сказано: смерти не минуют ни нищие, ни цари.
Нужны кресты, нужны!
Рабочих Дятлову не скликать, не заманивать. По бесчисленным рукам, тянущимся за каким-нибудь заработком, хоть палкой бей — не отобьешься. Радовало это Фому Кузьмича. В первый день, набирая землекопов, плотников, каменщиков, он расщедрился: обещал поденно платить по гривеннику, но оказалось, что и за семь копеек шли люди, и еще не счесть, сколько оставалось непринятых, которые согласны были работать за пятачок.
— Абы б прокормиться нам...
— Абы б?.. — переспрашивал Дятлов.