Набат
Шрифт:
Макар зашел с отцом Николаем, который был слегка навеселе, во двор двухэтажного кирпичного дома. Навстречу выскочили два чернявых мальчика, а за ними неторопливо ступала полная, почти круглая женщина с красивым лицом, светлыми волосами. Ноги ее были босые, ногти на них покрашены лаком, что выглядело смешновато на фоне серого песка, кур, вообще всей обстановки сельского двора, хоть и чистого, заасфальтированного наполовину, с канавками для стока воды. Это успел отметить Макар и очутился в просторной комнате, оклеенной голубыми обоями с золотыми колосками. В углу у входа были полки с книгами. В центре комнаты стоял
— Угощайтесь, пожалуйста! — Отец Николай налил в чашку молока. — У нас своя коровка. Молоко жирное, вкусное. Матушка Людмила любит. Каждый день два литра выпивает. Потому и гладкая у меня. Как и надлежит быть попадье. — Он захохотал. В доме пахло сосной и жасмином. Макар выпил молока, осмотрелся повнимательней: в гостях у попа не доводилось бывать раньше. Отец Николай спрашивал, где Макар работает, какую должность занимает и почему скучный. И Макар, человек, не очень открытый с друзьями, понемногу рассказал о своей жизни, о настроении, которое овладело им в последние дни.
— У меня было такое, было. Может, перекусим… — предложил отец Николай и перешел на «ты». — Поверь, все мелочи по сравнению с хорошим столом.
— Не хочу, — отказался Макар и пошутил: — Живешь ты крепко, как куркуль, обираешь людей понемногу.
— Живу неплохо, но никого не обираю, — не обиделся поп. — Сами дают. Человек испокон веков стремился к вере. Как сказано в Библии: «…блуждающие духом познают мудрость, и некоторые научаются послушанию». Или: «Душа надменная не успокоится, а праведный своей верою жив будет». Ты посмотри, что в нашей деревне, кроме кино, предлагают людям в качестве духовной пищи. Абсолютно ничего. Да и фильмы в большинстве американские и индийские. Ну и что предлагает местное руководство моим парафиянам? Как сказал поэт: «Душа обязана трудиться: и день, и ночь, и день, и ночь!» Водку забрали, но вместо нее ничего не дали. Вот церковь, а вот клуб. В церкви красота, таинство, а в клубе выбитые стекла, поломанный пол и никакого порядка. Что это такое? Мне и то опостылело на это смотреть.
— Все говорильня. Делать надо, а не языком молоть, — сказал Макар и вспомнил встречи с председателем колхоза и сельсовета, но не стал говорить об этом попу. Очень уж тот лез в душу. В дружбу с первого взгляда Макар не верил и с подозрением относился к людям, которые перед каждым встречным стлались листом. — Пора мне… Пойду…
— Если не хочешь хлеба попробовать в моем доме, тогда пойдем. Провожу. — Отец Николай тут же, в комнате, не стесняясь гостя, снял с себя галифе и надел темно-синий с красными лампасами спортивный костюм.
— Зачем меня провожать. Я сам, — отнекивался Макар, но поп вывел его со своего двора и не собирался отставать.
Очередь около магазина стала еще больше. Двигалась медленно. За магазином под старыми липами затормозили несколько тракторов, машин.
— Ищут успокоения для души, — прокомментировал отец Николай картину, хмыкнул и спросил: — Был в нашей церкви когда-нибудь?
— В детстве с мамой…
— Много потерял. Здесь есть иконы, написанные в шестнадцатом веке рукой неизвестного мастера. Какая красота! А когда запоет хор, тогда эти иконы вообще кажутся бессмертными.
— A-а, твои сказки! — Макар хотел сказать что-то резкое, чтобы отстал этот настырный самодовольный поп. — Что твоя церковь…
— Она
— Зачем?
— Для души. — Отец Николай смотрел на него строго, даже сурово, и глаза были грустные, унылые. — Я же не агитирую тебя за бога, это все в руках совести: верить или ненавидеть. Считай, предлагаю тебе экскурсию в художественный музей.
Макар входил в церковь с чувством неприязни, которое воспиталось в нем еще в детстве. На потолке, стенах было много золота, все блестело от света десятков электрических лампочек огромной люстры. Макар слушал отца Николая, который подробно рассказывал о каждой иконе, но это не задерживалось в голове, память вновь вернула его к неудачному ремонту бани, к желтой пустыне на месте лесов, к хилому ручейку. В церкви было красиво, но эта красота угнетала, прижимала душу, и то, что тревожило, исподволь выплывало наружу. Макару уже было стыдно, что испугался, отступил перед протоколом, который составил младший лейтенант. Очевидно, что правда за ним, и эту правду ждут люди, надо только пробудить их.
— В нашей церкви колокола чистого, почти соловьиного голоса. Делали их настоящие мастера. Гении, можно сказать. Жаль, звонаря у нас нет. Звоню, только когда пожар в деревне случится. Тогда все бегут на площадь.
— И часто бывают пожары?
— Да нет… Раз-два в год, а то и реже. Пошли наверх, увидишь на колоколах автографы мастеров.
По крытым деревянным ступенькам они поднялись на колокольню, и Макар прочитал написанное старославянской вязью: «Август Рудамина»… Он легко толкнул язык колокола, и послышалось чистое, звонкое: дзын-н-н.
Отсюда, с высоты, вся деревня была перед ним как на ладони. Он нашел контору колхоза, перед которой стояли машины, баню. Глаза остановились на длиннющей очереди возле магазина, узнал в ней своего отца, соседа. Они о чем-то разговаривали, опершись на посошки. За свою нелегкую долгую жизнь старики устали, им спешить некуда. Но в очереди больше было молодых. Они почему-то казались еще более утомленными и безразличными.
— Покажу я тебе вещицу… — послышался снизу голос попа. — Иди сюда!
Вдруг какая-то злость, дикая ярость заполнила душу Макара, захотелось кричать, реветь, чтобы услышали только все эти люди. Уже не думая, он схватил веревку и изо всей силы потянул на себя. Раздался могучий звон. И тогда Макар, не останавливаясь, стал бить в колокол. Поп пытался оторвать его от веревки, но Макара пересилить не мог. Макар увидел, как очередь у магазина рассыпалась и побежала на площадь. Люди бежали сюда со всех концов деревни, и это еще больше подзадорило его. Он звонил, пока не собрал на площади почти всю деревню. И только тогда колокол замолчал.
Клетка
— Ты мне скажи, дядя Костусь, почему эти птицы в небе, а не на земле? Какая холера их туда тянет? — добивался Тимох Колодейчик от Кижевского. — Как думаешь?
— Кто его знает…
— Ну а почему трава зеленая, а не красная?
— Потому что красную коровы не ели бы. — Кижевский устал от вопросов Тимоха, а тот, как ребенок, хотя самому уже далеко за тридцать, все пристает.
— Может, и так, — задумчиво говорит Тимох. — Это же было бы ужасно. Будто все в крови.